Молодой лес - [19]

— Слишком она болтлива, — произнес я неуверенно.

Глухой рассмеялся.

— Ты обманываешь себя, Испанец. Твое замечание так же неестественно, как и поведение передо мной.

— Как понимать, что она шлет мне любовные признания без всякого ответа с моей стороны? Что ты ей говорил обо мне?

— Ничего особенного. Не помню, что говорил. Да и что я могу сказать, когда ты нем как рыба? Говорил, что ты по ней с ума сходишь, что не можешь дождаться, когда ее увидишь, хотя и боишься свидания больше всего на свете, что просишь меня уговорить ее написать тебе, что я должен чаще ходить в ее группу, нежели этого требует обстановка. Ну что, выдумываю я?

— Да нет… Вопрос в том, уполномочил ли я тебя все это говорить?

— Нет. А разве это нужно?

— Много на себя берешь.

— Соглашусь, если докажешь, что я в чем-нибудь соврал. Разве это так?

— Это чисто личный разговор. Ты не соврал, но одно дело — думать, а другое — говорить.

— Это верно. Ты думал, а я говорил.

Такими были наши отношения с Весной. Она представлялась мне героиней романа с запутанной сюжетной линией, осложненной неестественными моментами жизни. Эта сложность была надуманной, ненужной.

Если бы она написала мне хоть одно-единственное письмо, я берег бы его пуще глаза и, пока я жив, оно никому не попало бы в руки. Я не имел права показать своим бойцам, что позволял себе то, за что наказывал их. Такое не прощается даже мертвым. Мне стыдно в этом признаться, но я был бы счастлив получить от Весны письмо.

Я сказал о своем желании Глухому в надежде, что он передаст его Весне.

— Когда-то я тоже был влюблен в одну девушку в Загребе, — начал рассказывать Глухой. — И переписывался с ней, хоть мы и виделись каждый день. Мне нравились ее письма. Первым писать начал я. Но тогда были другие времена. Я не хочу сказать, что и ты должен начать первым. Это ведь дело не шуточное. Если письмо попадет кому в руки… Две-три фразы, пожалуй, можно, но под другой подписью и другим почерком.

— Ты это серьезно, Глухой?

— Кроме шуток. Я бы сделал так, если бы оказался на твоем месте.

У меня появилась надежда, что в следующий раз боец вернется не только с каким-нибудь новым рассказом о Весне, но и уговорит ее написать письмо. Будь он понастойчивее, и я не устоял бы перед ним, забыл бы о неприятностях, которые могли бы возникнуть. А он остановился как раз тогда, когда почувствовал, что я колеблюсь. Почему? Мне все это начинает казаться сомнительным.

Вернувшись из очередного обхода частей, он сказал мне грустно:

— С сегодняшнего дня мне больше не придется ничего рассказывать тебе. Она оказалась храбрее. Любить она не боится. Эта война пронизана страхом. Боишься пули, самолета, засады, всего на свете… И вот теперь боишься и любви. Если бы не твой случай, я и представить себе не мог такого рода страха. Не люблю трусов, даже если они боятся только любви. Жаль, что она не командует нами… На, прочитай! — он протянул мне письмо.

Не знаю почему, но мне стало как-то не по себе. Меня охватил страх. Чего я испугался? Может быть, неизвестности, новых испытаний, страданий?

Письмо написано не тем почерком, что дневник. Буквы скошены влево, как будто она хотела изменить почерк. Видимо, она старалась писать возможно разборчивее.

«Мой дорогой Бора, — начиналось письмо. — …Никогда я не верила, что могу полюбить с первого взгляда. Моя любовь началась с того дня, когда я услышала о тебе. Я вообразила, что ты пришел на Витуну ради меня, чтобы избавить меня и спасти. И вот теперь все это стало явью. Разве я могу остаться неблагодарной тебе на всю жизнь?..»

И так четыре страницы. А потом конец: «Твоя…» — и далее неразборчивая подпись.

Глухой сидел возле меня с таким видом, будто письмо его вовсе не интересует. Мне показалось, что письмо что-то изменило в его поведении, будто он обижен тем, что его роль теперь стала значительно меньше.

— Глухой, — повернулся я к нему, — хочешь прочитать письмо?

— Как скажешь.

— Прочти вот это. Оно мне не нравится. — Я показал ему одно место.

— Не нравится?

— Да, похоже, будто она мне возвращает долг.

— Брось умничать. Тебе бы хотелось, чтобы она полюбила тебя за красоту. Здесь много парней куда красивее, чем ты. Но, как видишь, она выбрала тебя. Чудной вы народ, студенты.

— Прошу, прочитай письмо вслух.

Глухой читал гладко, без запинок, словно повторял хорошо выученную роль. В его чтении письмо звучало еще прекраснее. Теперь мне нравилась даже та часть, которая прежде казалась неприятной.

Глухой и в другой раз вернулся с письмом. К счастью, она сама освободила меня от обязанности отвечать. Я это понял уже из первого письма. Видимо, поняла мои затруднения. Если бы я и решился ей написать, уверен, мои письма не были бы похожи на ее. Удивительно, что в обоих письмах одни и те же ошибки — путался род. Но я нашел объяснение этому: девушка на всякий случай хотела обезопасить себя. Поэтому и писала не своим почерком и с ошибками.

Ее третье письмо было странным — страница из какой-то книги.

— У нее не было времени писать, — объяснил Глухой. — Да и я торопился. Она вспомнила о книге. Говорит, что это из Бальзака. Это француз, что женился по письмам.