Молодой лес - [20]

— Все-то ты знаешь.

— А как же? Вот видишь, слышал и о Бальзаке.

Я взял вырванный из книги лист и начал его рассматривать. Он пожелтел так, словно целый век пролежал в сельском доме возле очага. Уже первые фразы напомнили мне хорошо знакомый из дней юности текст, но названия книги я так и не вспомнил. Хорошо помню, что перед войной в Испании я читал это письмо в книге, оно помогло мне при составлении моего первого любовного письма, которое я так и не послал. Теперь Весна передала его мне. В конце текста она дописала:

«Знаю, дорогой, что это неприлично, что ты рассмеешься, но Глухой торопится, и мне не остается ничего другого, как вырвать этот лист из книги. Прими его как мое письмо — оно в действительности мое. В нем мои слова и моя любовь. Люди умели любить и раньше, но не так, как мы с тобой. Другого способа передать тебе мои чувства я не нашел».

Опять ошибка в роде.

— Ты это замечаешь, Глухой? — я показал ему ошибку.

— Интересно. Не знаю, заметил ли ты у нее это в разговоре?

— Я ведь разговаривал с ней всего один раз и, признаюсь, был в таком, состоянии, что не заметил бы и более грубых ошибок.

— И ее, видно, не минула наша партизанская болезнь. Каждая девушка хочет стать мужчиной. У всех одинаковые штаны, одинаковая винтовка, пояс, ботинки, а что самое важное — женщина не смеет быть женщиной. Не имеет права и влюбиться.

— Преувеличиваешь.

— Ничуть не преувеличиваю. Разве вы оба не доказательство тому? И вот, раз мы их превратили в мужчин, не удивляйся и их манере разговаривать.

Не зная, что ему возразить, я замолчал.

VII

Землю покрыла тяжелая пелена снега. Огромные вершины Витуны из темно-зеленых превратились в снежно-белые купола. Ночь ясная, светлая, с полной луной, какая может быть только на такой высоте. Настоящий полуночный полдень.

Три колонны лыжников с трех сторон приближались к окруженному местечку. Мы с комиссаром шли с самой сильной частью отряда. Наша партизанская цепочка растянулась и чернела на снежной целине, как караван в пустыне. Из уст бойцов вылетал пар. На бровях, ресницах, прядях волос, на девичьих косах и платках осела изморозь.

Глухой еще не вернулся. Если бы я мог остановить колонну и задержать нападение, я бы это сделал, чтобы только дождаться возвращения связного. Зная характер Глухого, я считал невозможным, что он может появиться после того, как прогремит первый выстрел.

Вскоре после полуночи, за час-два до начала атаки, я увидел лыжника, спускающегося по крутому склону прямо к нашей колонне. Я узнал его — это Глухой. Он летел как на крыльях, и за ним клубилась снежная пыль. Он спускался по крутизне, как бы желая поразить невольных зрителей своей ловкостью и смелостью на лыжне. У подножия горы он свернул чуть влево и устремился прямо к голове отряда, ко мне. В двух шагах от меня он круто повернул, резко затормозил, осыпав мое лицо снегом.

Глухой пристроился к цепочке сразу же позади меня. Я почувствовал его нетерпение и беспокойство. Он наезжал на мои лыжи, обгонял, толкал меня вперед, давая понять, что несет какое-то сообщение.

На первом коротком отдыхе он прошептал:

— Тебя ждет большая новость, как только займем это местечко. Постарайся!

На следующей остановке Глухой повторил эти слова. Что это за новость? Почему «постарайся»? Что он мне скажет? Чем обрадует? Эта ночь не сулит ничего хорошего. Вот-вот начнется бой. Я чую его нюхом. Перед схваткой всегда так.

Все ближе осажденный гарнизон. Надвигается боязнь неуспеха, страх за жизнь людей, которых веду, страх за эти колонны молодых партизан, змейкой ползущие по снежной целине. Завтра они продолжат свой путь, но не все — кто-то останется здесь навсегда. Так было до сих пор. И может ли быть иначе?

Все три колонны, используя укрытия, тени, глубокие сугробы, незамеченными вошли в селение и заняли деревянные дома неподалеку от зданий, где укрепился противник.

Рассматривая возвышающиеся передо мной укрепленные здания, бойницы и торчащие из них дула, я сравниваю их с нашими деревянными домишками, которые заняли мы. Я смотрю на снежную поляну, по которой придется идти на штурм, и меня все сильнее одолевает беспокойство. Мысль о неуспехе гнетет меня. О таком исходе не хочется думать, но боязнь неудачи сама лезет в голову. Знаю, уверенность — половина победы, особенно для того, кто командует. Но не всякая победа дается легкой ценой. Разве можно обойтись без жертв?

Я сам выбрал для нападения это местечко и поставил задачу занять его. Комиссар согласился. Нам никто не давал приказа мерзнуть здесь. Но мы обязаны были бороться непрестанно. Я каждый день думаю об этом. Нет времени даже на отдых.

Наш сегодняшний противник должен понимать, что он окружен и отрезан от своих. Напрасны его надежды на помощь. Тогда почему он не сдается? Мы заслужили того, чтобы хоть одно сражение выиграть без крови. Эта мысль захватила меня и толкает к действиям. Ничто, в сущности, мне не мешает после первого залпа предложить гарнизону сдаться. Пригрожу ему пушками. Может, удастся взять на испуг. В страхе и винтовка становится пушкой.

Начинаю верить в свой план. Посоветовался С комиссаром. Он одобряюще улыбнулся. Если не получится, будем атаковать. Для этого мы здесь..