Молодость - [34]

Появилось новое опасение: не увезли бы Степана в городскую больницу, оставив ее, старуху, изнывать от неизвестности.

Но приезжий не собирался увозить Степана. Он вышел, расседлал коня и поставил его в холодок, где меньше донимали мухи.

— Не могу себе простить, — сказал он взволнованно, подходя к Ильинишне, — ведь я только сегодня узнал о возвращении Степана… Узнал случайно: из показаний Ефима, усмирявшего жердевских кулаков. Раньше-то я наводил справки насчет друга, а потом изверился, перестал.

Заметив, что старуха смотрит на него в недоумении, добавил:

— Я Быстров.

— Быстров?! — ахнула Ильинишна с радостью и сомнением в голосе…

Сколько раз слышала она от Степана про его друга, Баню Быстрова, пропавшего на границе! Как горячо молилась за этого неизвестного ей, но близкого человека!

— Ванюша… голубь желанный, — тихо промолвила она, смахнув заскорузлыми пальцами со щеки слезу. — Жив! Опять со Степой встретились, вышли на одну тропочку…

— Вышли! Боялся я за Степана, очень боялся…

У военкома было круглое, веселое лицо, говорил он просто, располагающе.

— Ты, мамаша, не убивайся. Доктор Маслов, который перевязывал Степана, сказал мне, что больному нужен только покой.

Из полевой сумки Быстров достал бинты и вату. Затем вытянул стеклянную банку, наполненную свежим золотистым медом.

— Говорят, мамаша, мед от всех болезней помогает.

— Помогает, истинная правда. Дай тебе царица небесная здоровья!

— Хотел прихватить еще одно старинное лекарство… Да строгий больно доктор, не разрешил, — с сожалением промолвил Быстров.

Ильинишна возразила:

— На винишко Степан не падок.

Сидя на пороге, они беседовали шепотом. С материнской участливостью Ильинишна расспрашивала Быстрова о доме, о семье. Она жалела, что ему после возвращения из плена не удалось повидать родных. Партия послала его с отрядом в Орловскую губернию вытрясать из кулацких тайников захороненное зерно. Потом он стал военкомом.

— Ох, родимый ты мой, — вздохнула Ильинишна, — для одних жизнь — ясное солнышко, для других — темная метель… Кружит она бедных по свету, валит с ног, сбивает с дороги.

Быстров засмеялся.

— Что касается дороги, мамаша, то иногда выгоднее идти целиной. Перед Лениным было множество путей, а он выбрал направление самое трудное и вывел народ прямо к революции.

Очнулся Степан… Мать поднесла к его губам остуженный кипяток с медом. Степан жадно выпил и снова задремал. Но вдруг почувствовал кого-то рядом, быстро открыл глаза… Крикнул, боясь ошибиться:

— Ваня!

— Степан!

Они обнялись, огромные, немного смешные своей растроганностью. У больного как бы сразу прибавилось сил, голос окреп, в глазах светилась радость.

— Мама, это же он! Женский угодник… помнишь?

— Люблю рукодельничать, — подтвердил Быстров. — Только ты, Степан, не срами меня перед людьми… Скажут: хорош военком — наволочки вышивает!

Ильинишна смотрела на них, ласковая, ослабевшая от слез, изредка вытирая рукой морщинистые щеки. Материнское сердце ее было переполнено смешанным чувством безграничной любви к сыну и пережитого страха, долгожданной радости и тревоги за будущее…

«Ох, святая богородица, — мысленно крестилась старуха, — пожалей грешную рабу — оставь чадушку, не отнимай больше для страстей ужасных!»

А Быстров и Степан продолжали взаимные расспросы. Настигнутые при побеге из плена германской полевой жандармерией, они потеряли друг друга и вряд ли могли объяснить, какому чуду обязан каждый из них своим спасением. Но именно об этом хотелось им знать.

— Я трое суток у границы ждал, — с запоздалым упреком и бурным восхищением тормошил Жердева военком. — Дождь поливал, гроза… Вроде бы подходящая обстановка. Надеялся, перескочишь… А тебя нет и нет; Ну, думаю, крышка… Прикончили. Четвертый побег — не шутка!

— До кордона мне грели пятки кайзеровские полицаи, а там гайдамаки приветили… Из огня, как говорится в полымя угодил. — Светлый взгляд Степана на один миг притенило мрачное воспоминание. — Только не пробил, знать, мой час… Выкрутился!

Они весело и оживленно перебирали неудачи предыдущих побегов. Все минувшее казалось им теперь легким и удивительно забавным, даже сама разлучница смерть. Степан попробовал приподнять с подушки забинтованную голову и тотчас уронил обратно. От усилия на лбу выступила мелкими капельками испарина.

— Да, Ваня, мечты сбылись — мы на Родине! А с кулаками еще весь разговор впереди… Пусть сшибли меня в первой схватке, ничего — злее буду!

— К свадьбе заживет, Не забыл обещание — послать Ивана сватом?

Степан болезненно поморщился, отвел глаза в пустой угол.

— Что? Или невеста променяла любовь на ситный пирог?

— Похоже, что так…

Они замолчали. В сени с протяжным гулом влетел большой коричнево-плюшевый шмель, покружил над постелью Степана распевая низкой октавой, затем ринулся навстречу небесной синеве и пышущему жаром солнцу.

— Отваляешься, — уверенно кивнул Быстров. — Мой отец, старый питерский слесарь, в шутку говаривал: сталь твердеет от закалки, человек — от палки.

Глава восемнадцатая

Жердевские события прогремели на весь уезд.

В деревнях стало тихо, как перед грозой. Комбеды действовали осторожно, чувствуя себя на фронте.