Молодость - [32]

— Царя захотели, — отвечал пастух нелюдимо. — Опять им царя…

И так как машина остановилась, дурашливо рассмеялся:

— Царь-то, говорят, Николашка по тыще пудов сахару лопал в год и по тыще меду… Га-га! Как, говорят, начнет обедать, сукин сын… Шестьдесят блюдов на стол, шестьдесят под стол…

Ефим толкнул шофера, и тот дал полный газ. Через минуту, оглянувшись, Ефим злобно скривился. Лукьян шагал рядом с первой Двуколкой, держась рукой за грядку, и объяснял что-то Терехову.

— Товарищ начальник, — сказал Найденов, — не подождать ли отставший отряд? Вон у них окопы-то куда растянулись!

Ефим поднял голову. Впереди, на пригорке, раскинулась Жердевка, с заросшими ракитником валами, соломенными крышами, высокими журавлями колодцев. Вокруг деревни чернела свежеразвороченной землей коленчатая линия окопов. Люди, размахивая руками, собирались кучками на брустверах. Увидев автомобиль и догонявшие его двуколки, засуетились, разбегаясь по местам.

Тотчас в сыром небе загудел набат. Из переулков повалил народ: с повозками, со скотом, как переселенцы. Все это лавиной стекало в Феколкин овраг.

— Смотрите, бежит сюда! — заметил шофер.

Действительно, один человек, отделившись от людской массы, бросился навстречу к машине. Он бежал по вспаханному пару, утопая в раскисшем черноземе, спотыкаясь. Из-за крайнего двора выскочил всадник на серой лошади и пустился догонять. Это был Глебка. Расстояние между ними быстро сокращалось. Убегавший оглянулся, и пронзительный женский вопль донесся до большака.

Ефим прыгнул из машины. Он узнал голос Насти в котором были и страх, и мольба о помощи…

— Стреляй… Целься в лошадь!

Костик дал очередь. Всадник резко метнулся назад и скрылся в Феколкином овраге.

Ефим свернул на вспаханный пар. Шел сбивчивым, неверным шагом. Он уже видел сквозь дымчатую сетку поднимавшихся от земли испарений лицо жены.

— Побили! — задыхаясь, выкрикнула Настя — Всех побили… Скорей!

Она не узнала Ефима. В глазах ее стоял Степан… Настя видела, как предательски мелькнул ржавый диск лопаты в руках Бритяка… как вязали и запирали в амбар комбедчиков.

Она хотела рассказать, что кулаки имеют оружие и ждут помощи соседних деревень. Но, поравнявшись с Ефимом, только повторила:

— Скорей! Степана убили…

— Степана? — отшатнулся Ефим, затем снял картуз и провел ладонью по влажной, с залысинами, голове. Повернувшись к машине, скомандовал:

— Навести пулемет на цепь!

И решительно зашагал к окопам. Экзамен начался… Дорога в будущее лежала через эту вот родную и враждебную Жердевку. Ефим увидел направленную в него из траншеи двустволку. Крикнул громко, начальственным голосом:

— Убирайтесь отсюда, пока ребята мои не подоспели! Сейчас будет митинг,

Он перепрыгнул окоп, словно тут была простая огородная межа, и пошел в деревню.

В цепи зашумели, недоумевая, заспорили. — Чего он сказал? Какой митинг?

— Не надо бы пускать!

— А тебя спросили? Тюря!

Многие уже поднимались, оставляя позицию.

Настя смотрела, не шевелясь, на быстро удалявшуюся, такую знакомую и вместе с тем чужую фигуру мужа. Какие меры может принять Ефим против собственного отца? Зачем он приехал? Она дрожала, словно на морозе, хотя наступал теплый летний вечер, с ярким пламенем заката на краю небес.

Потом, будто очнувшись, Настя подошла к машине и взяла торчавший из кузова карабин. Галопом подкатили двуколки. Продотрядники молча спрыгивали, на ходу принимая боевой порядок. Они рассыпались вправо и влево от дороги, с интервалом в десять шагов; и фланги загибали вперед для охвата мятежной обороны.

С Настей поравнялся Терехов.

— Ну, что там? — осведомился он, будто продолжая незаконченный разговор.

— Пулемет у них, — Настя указала на глинистый, возле Жердевки, косогор. — Кулаки заманивают вас, чтобы напасть с двух сторон. С ветряка сигналы засаде подают.

— Стратегия, — заметил Терехов, и смуглое лицо его стало еще серьезней. Ему показалось странным поведение начальника. Зачем это Ефим, бросив отряд, решил действовать в одиночку?

Терехов сверкнул цыганскими глазами туда, где окопалась засада. Необходимо, значит, выделить группу бойцов для прочесывания косогора.

Между тем Ефим был уже на церковном выгоне. Он поднялся на кирпичную, засиженную галками колокольню, и призывный звон набата поплыл над Жердевкой. Народ с опаской начал собираться в ограде. В воздухе гудели беспокойные голоса, мелькало оружие, принесенное с фронтов, наскоро приспособленные косы, вилы, лопаты.

Ефим сошел с колокольни и, остановившись на церковной паперти, крикнул:

— Приказываю сдать винтовки!

Он вытянулся, положив руку на кобуру маузера. Волчок, расправив черную бороду, хохотнул:

— Не пужай! Берите его, мальчики, что рот разинули?!

Но Ефим не слышал последних слов бывшего старосты. Он заметил в толпе отца злобного и растерянного.

«Пора!» — сказал себе Ефим.

Выдернутый из кобуры маузер тускло сверкнул в руке.

Бритяк попятился.

— Сыночек!.. — крикнул он навстречу выстрелу и медленно осел в грязь.

Ефим соскочил с паперти на землю. На него мгновенно напал страх. Толпа грозно шумела вокруг, рядом хлопали выстрелы.

Он побежал, расчищая маузером дорогу. Кто-то сшиб его сильным ударом в плечо. Падая, Ефим услышал протяжное «ура» красноармейцев, занявших окопы.