Молодая кровь - [153]
— Но работа-то у них тяжелая? — спросил Джим, дружелюбно улыбаясь,
— Да, сэр.
— А хозяин злой?
— Как гремучая змея!
— О, ну, значит, тогда он платит им особо большое жалованье! — заключил Джим.
— Нет, сэр, ничего этого нет. Прежде он платил три пятьдесят за полмесяца, а теперь взял да скостил по доллару. Вот и приходится рассчитывать в основном на чаевые, а чаевые-то не те, что были. Только и слышишь от постояльцев, как им стало тяжело жить.
Ричард и Джозефин с интересом слушали беседу Джима с Робом.
— Если у вас так плохо, так уж, кажется, кто-кто, а ваши должны стремиться в профсоюз, — заметила Джозефин.
— Некоторые просто боятся, — пояснил Роб, — боятся потерять работу, боятся, что при нынешнем положении другого ничего не найдут.
— М-да, — сказал Джим, — конечно, они считают, что, как ни плохо им в вашей гостинице, в других местах еще хуже. А кроме того, они ведь не представляют себе, что такое профсоюз.
— Некоторые готовы вступить, — сказал Роб, дивясь, как это Джим Коллинс, который и в глаза не видал ребят из гостиницы, все про них знает. — Некоторые уже заявили, что они готовы.
— Сколько работников в вашей гостинице? — спросил Джим.
— Точно не скажу, но человек семьдесят пять, а то и сто будет. — Роб посмотрел на высокого худощавого негра, сидевшего против него, потом оглядел комнату. Нет, это не сон, вот сидят Джозефин с Ричардом, а ему все не верится, что в Кроссроудзе, в Джорджии, он может разговаривать с представителем профсоюза — негром-организатором.
— А сколько у вас цветных?
— Не знаю наверняка, но побольше половины будет.
— А нет ли среди белых желающих вступить в профсоюз?
— Право, не знаю. — И тут же Роб вспомнил Оскара Джефферсона и встречу с ним на улице, и как вел себя Оскар у кассы, и как он вел себя на вечере песни и потом в помещении профсоюза. — Есть один порядочный человек среди них, так мне кажется. Но я еще в нем хорошенько не разобрался. Может быть, он и заинтересуется, но кто их знает, этих джорджийских белых! — Роб обернулся к Ричарду Майлзу — Вы знаете, кого я имею в виду? Оскара Джефферсона, того, что подошел к вам в зале после нашего концерта.
— Да, он вроде бы симпатичный человек, — заметил Ричард. — Таких мы как раз ищем,
Джим Коллинс перебил его вопросом:
— Оскар Джефферсон? Оскар Джефферсон? — Глубокая складка залегла у него меж бровей. — Вы сказали: Оскар Джефферсон?
— Да, сэр, — ответил Роб. — А что? Джим улыбнулся.
— Да так, ничего. Просто подумал, не родственничек ли это старого Томаса Джефферсона[30] или Джефферсона Дэйвиса.[31]
Роб посмотрел на Джима, потом на Майлзов и рассмеялся.
Заговорили на другую тему — об Ассоциации содействия прогрессу цветного населения, и Джозефин рассказала, что она участвует в подготовке программы для двух воскресных вечеров в театре Линкольна; они решили организовать отделение Ассоциации в Кроссроудзе. Беседовали и о многом другом: о докторе Райли, о Джо и Лори Янгбладах, вспомнили губернатора Талмеджа и, конечно, Франклина Делано Рузвельта, причем все единодушно согласились, что он довольно хороший президент.
Хозяева подали угощение — кофе и булочки с корицей, разговор продолжался. Джим Коллинс был приятный собеседник, держал он себя просто, непринужденно, и начинало казаться, что разговариваешь с родным человеком. Когда он бывал в ударе, он мог говорить без умолку, заставляя слушателей забывать обо всем на свете, но сам тоже умел слушать и любил послушать других.
Под конец он сказал Робу, что собирается ехать в южную часть Джорджии, а у них в городе намерен пробыть не больше двух дней. Не может ли Роб прийти сюда, к Ричарду, завтра и привести с собой ребят?
— Но только немного, — предупредил он, — ну там четверых или пятерых, из тех, кому действительно можно довериться.
— Хорошо, — сказал Роб, — приведу.
— А как насчет Оскара Джефферсона? — напомнил Ричард.
— Приведи, если этот крэкер нам друг, — сказал Джим. — Посмотрим, из чего он сделан.
— Привести его? — удивился Роб. — Как друга? Что-то я не очень на него полагаюсь.
— А на негров ты на всех полагаешься? — спросил Джим.
— Что вы, далеко не так!
Роб подумал, что и управляющему донес на него кто-то из цветных, кто именно — неизвестно, но что это был свой, он не сомневался.
— Все равно, если он захочет прийти, приведи его, — сказал Джим. — Ничего опасного в этом нет. Всегда найдется кто-нибудь, чтоб наушничать хозяевам, даже если на сто миль вокруг не будет белого человека.
— Да, да, приведи! — поддержал Ричард. — Может быть, у нас действительно что-нибудь выйдет.
На другой день Роб привел пятерых: Бру Робинсона, Гаса Маккея, Хэка Доусона, Эллиса Джордена и Уилабелл Бракстон. Все познакомились с Джимом Коллинсом и уселись, посматривая на него. Завязался веселый, непринужденный разговор. В начале десятого раздался звонок. Неловкая тишина воцарилась в комнате, все недоуменно переглядывались. Ричард Майлз пошел отворять и ввел в комнату Оскара. Бру Робинсон даже рот разинул от удивления. Остальные служащие гостиницы тоже удивленно уставились на белого. А Ричард сказал таким тоном, словно ничего необычайного не произошло:
В книгу еврейского писателя Шолом-Алейхема (1859–1916) вошли повесть "Тевье-молочник" о том, как бедняк, обремененный семьей, вдруг был осчастливлен благодаря необычайному случаю, а также повести и рассказы: "Ножик", "Часы", "Не везет!", "Рябчик", "Город маленьких людей", "Родительские радости", "Заколдованный портной", "Немец", "Скрипка", "Будь я Ротшильд…", "Гимназия", "Горшок" и другие.Вступительная статья В. Финка.Составление, редакция переводов и примечания М. Беленького.Иллюстрации А. Каплана.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.