Молодая кровь - [152]
— Вы меня не спрашивайте, — ответил он с непонятной для себя самого злобой. — Вы все здесь работаете куда дольше, чем я.
— Так-то так, Янгблад, но надо же что-то делать, черт побери!
Гас оглядел их всех.
— Янгблад давным-давно сказал вам, дуракам, что делать: договориться между собой и организовать профсоюз. А вы хотели подождать да посмотреть, что будет. Мне кажется, теперь вы уже насмотрелись, ну и дьявол с вами!
— И все-таки даже сейчас мы получаем больше, чем работники из «Роберта Ли», — заметил Вилл Тернер. — Поверьте, могло быть куда хуже! Вы помните, что было написано в воскресной газете, а ведь эти люди не шутят!
— Теперь я и вовсе не сведу концы с концами! — пожаловался Хэк. — Столько ртов надо прокормить, а чаевых с каждым днем все меньше. Иной гад прикинется таким бедняком, что хочется сунуть руку в собственный карман и дать ему на чай, когда притащишь его чемодан в номер.
Роб невольно улыбнулся. Он вспомнил мистера и миссис Пиви, которых обслуживал в это утро.
Бру Робинсон посмотрел поочередно на Роба, на Гаса и наконец на Вилла.
— А вот наш Вилл никогда не подаст голос за профсоюз, уж слишком он боится белых.
— И вовсе я не боюсь! — обиделся Вилл.
— О нет, Вилл не боится белых! — воскликнул Гас. — Он даже в уборную не пойдет, если мистер Чарли запретит ему. Так и будет ходить с полными штанами. Но он ни чуточки не боится, ни-ни!
Коридорные невесело засмеялись.
— Ну-ну, поосторожнее, Гас Маккей! Я не потерплю дерзостей от черномазого молокососа.
— Ох, — сказал Гас, глядя на Вилла с недоброй усмешкой. — Я вас понимаю, мистер Тернер, вы не позволите такому черномазому молокососу, как я, обмарать вас. Это разрешается только мистеру Чарли; пускай гадит в свое удовольствие! Кстати, извините, пожалуйста, сэр, но у моей матери черномазых молокососов не было, может быть, это у вашей были?
— Будь ты проклят, я сказал тебе: прекрати! — Вилл вскинул над головой деревянную табуретку и шагнул к Гасу. Лицо его покрылось потом, руки тряслись. Гас вскочил, настороженно выжидая.
— Ну, ну, полегче, Вилл! И ты утихомирься, Гас!
— Нечего с ним разговаривать, — кипел Гас. — И нечего такому втолковывать, что быть дядей Томом сволочное дело! К черту этого дурака!
— Вот, видали? — орал Вилл. — Видали? И я должен это терпеть? Да я тебя сейчас сокрушу! — Он взмахнул табуреткой, но Гас пригнулся, и его едва задело по плечу. Тогда он бросился на Вилла и ударил его раз в живот, раз в челюсть, и табурет полетел в дальний угол раздевалки. Тут подскочил Роб и стал разнимать Гаса и Вилла, которые фыркали, как разгоряченные кони.
— Пусти, будь ты проклят! — Но Бру Робинсон крепко держал Вилла, а Роб — Гаса.
— Вот так всегда у нас получается, — заметил Роб. — Деремся со своими, вместо того чтобы драться с мистером Чарли.
Гас пытался вырваться из рук Роба.
— Пусти меня, Янгблад! Серьезно говорю, черт побери! Этот дядя Том хотел стукнуть меня по голове табуретом! Я убью его, честное слово!
Роб оттащил Гаса в угол раздевалки.
— Видите? — сказал он сердито, обращаясь ко всем. — Видите, как мы бросаемся друг на друга, вместо того чтобы драться с кем следует? Мистер Чарли может делать с нами все, что ему угодно, мы лишь поворчим втихомолку — на том и кончим. А мистеру Оглу это только на руку, он и рад до смерти. Валяйте убивайте друг друга! — Роб повернулся и вышел из раздевалки.
Дома ему сказали, что заходил Ричард Майлз и просил Роба прийти к нему. Роб был так разозлен и подавлен событиями в гостинице, что не хотел никого видеть, даже Ричарда. Все же он пошел к нему.
Ричард Майлз познакомил Роба с человеком, которого звали Джим Коллинс; лет ему было, пожалуй, столько, сколько отцу Роба, да и роста он был такого же, только Джо Янгблад казался грузнее. Коллинс был высокий, статный, его глубоко запавшие глаза пристально смотрели на собеседника, словно пронизывая насквозь. Этот серьезный, внимательный взгляд и теплое рукопожатие, когда Ричард знакомил их, произвели на Роба впечатление.
— Мистер Коллинс — профсоюзный организатор, — пояснил Ричард.
Роб еще раз быстро окинул взглядом этого человека. От волнения у него застучало в висках. Потом посмотрел на Ричарда, уж не ослышался ли он… Неужели? Профсоюзный организатор?
Ричард Майлз засмеялся:
— Да, да, Роб, я сказал верно: профсоюзный организатор. Ты, может быть, знаешь каких-нибудь работников, которые хотят войти в профсоюзную организацию?
— Еще бы!
Они сели и начали беседовать, и Роб глаз не спускал с Джима Коллинса: такое славное лицо, такие волевые глаза. Профсоюзный организатор! И где? В Кроссроудзе, в штате Джорджия! Роба даже дрожь пробрала.
— Люди, которых я имею в виду, работают в гостинице, — запинаясь, пояснил Роб.
— Неизвестно, есть ли такой профсоюз работников гостиниц, который пожелал бы принять цветных, — сказал Джим Коллинс. — Я по крайней мере такого не знаю. Наш профсоюз заинтересован главным образом в заводских рабочих.
— О! — Роб был явно разочарован!
— Но мы можем, конечно, помочь, если есть такой коллектив, который добивается вступления в профсоюз, но не находит подходящей организации.
— Не сказал бы, что все так уж добиваются.
В книгу еврейского писателя Шолом-Алейхема (1859–1916) вошли повесть "Тевье-молочник" о том, как бедняк, обремененный семьей, вдруг был осчастливлен благодаря необычайному случаю, а также повести и рассказы: "Ножик", "Часы", "Не везет!", "Рябчик", "Город маленьких людей", "Родительские радости", "Заколдованный портной", "Немец", "Скрипка", "Будь я Ротшильд…", "Гимназия", "Горшок" и другие.Вступительная статья В. Финка.Составление, редакция переводов и примечания М. Беленького.Иллюстрации А. Каплана.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.