Молнии в ночи [Авторский сборник] - [5]
Как-то он принес Мирхайдару кукурузные лепешки. Передавая их Байтевату, с горечью проговорил: «Скажите моему племяннику — не нашел я счастья. Что ремесло, что земля — один толк!»
И Мирхайдар, задумавшись над этими словами, представил себе дехкан, варящих листья травы — исмалака, от которой они опухали, ремесленников, живущих впроголодь… Он знал, что его домашние заполучают у кожевников кусочки мяса, содранные с мездры свежих кож, поджаривают их — этим и питаются.
Весь народ бедствует — и гончары тоже. Когда брюхо сводит от голода — людям не до глиняной посуды.
Но Мирхайдар не знал, что эти бедняки предпринимали отчаянные попытки выручить его из беды. В пятницу, после намаза, сакычманцы и себзарцы, среди которых были и родичи Мирхайдара, собрали немного денег и отправились в Урду для переговоров с бекскими чиновниками. Ушли они ни с чем: оказалось, что гончара невозможно освободить за взятку. Его судьба зависела не только от бека, но и от представителя Кокандского ханства. Как врага ханства Мирхайдара намеревались повесить.
Эта весть взбудоражила друзей гончара.
Однажды утром в тюрьме поднялся переполох. Слышался топот тяжелых, кованых сапог — это стража и тюремщики бежали к воротам. Волнение передалось заключенным. До Мирхайдара и старика шорника доносились беспорядочный звон кандалов, возбужденные разговоры. Оба узника вскочили на ноги, напряженно прислушиваясь к шуму.
— Уж не ворвались ли в Ташкент бухарцы? — настороженно предположил старик. — Бухарский-то эмир посильней нашего хана, у него и войска, и пушек побольше… Или это русские подошли?
Обоих тревожило, что так долго не появляется Байтеват.
К полудню шум стал стихать. Отверстие обступили вооруженные сарбазы, они смотрели вниз, в яму, перешептываясь о чем-то. Показалась, наконец, и голова Байтевата. Он не отвечал на вопросы узников, враждебно, зло наблюдал за Мирхайдаром. От прежней его снисходительности не осталось и следа.
Мирхайдар долго не мог узнать, что же в это утро происходило там, наверху, за тюремными стенами. Среди заключенных ходили самые разноречивые слухи. Сперва говорили, будто бек не поладил с военачальником Кушбеги и бросил его в одно из подземелий зиндана; население Ташкента поспешило ему на выручку, толпа окружила зиндан, но сарбазы оттеснили ее. Потом распространилась другая версия: будто узником, расправа над которым всколыхнула весь город, был не Кушбеги, а один знатный ташкентец, мударрис[13] из медресе Кукалдош, — потому-то в толпе было так много молодежи. Лишь позднее выяснилось, что в действительности толпа состояла из ремесленников: гончаров, медников, кузнецов — жителей махаллей Джар-арык, Кургантаги, Себзар и Сакычман, и хотели они освободить какого-то гончара, сидевшего в самой глубокой яме. В помощь тюремной страже из Урды подоспели сарбазы, саблями разогнали толпу, которую возглавляли гончары Тухтамурад и Камбарали, ловкий и лукавый парень, известный всему городу сорвиголова. Несколько человек было ранено, в том числе и Камбарали. Позднее стало известно и имя гончара, из-за которого заварилась вся эта каша: Мирхайдар.
С этой поры заключенные, находившиеся наверху, в зиндане, то и дело с любопытством заглядывали в яму, где пребывал легендарный гончар Мирхайдар. В их представлении он был не простым ремесленником, а народным вождем, поднявшим людей на хана!
Это внимание других узников, вести о самоотверженности друзей, о ранении Камбарали взволновали Мирхайдара до глубины души. Он с воодушевлением рассказывал старому шорнику о храбрости и смекалистости Камбарали, о своих товарищах по ремеслу. На что бы он только ни согласился — лишь бы исцелить тех, кто ранен из-за него!.. Если бы знаменитый лекарь Лукмон-Хаким сказал: «Хочешь, я превращу твою плоть в бальзам, заживляющий раны?» — он без раздумий пожертвовал бы собой ради спасения друзей, пошедших на жертвы — ради его спасения…
Хотя толпа, прихлынувшая к зиндану, ничего не добилась — одно сознание, что товарищи, земляки (а среди них наверняка были и его сыновья!) не забыли о нем, — влило в Мирхайдара отвагу и силу, его не страшили ни зиндан, ни сабля, ни виселица!
Старик шорник, изумленный событиями этих дней, смотрел на своего соседа с тайным благоговением, словно в облике гончара к нему явился легендарный пророк Хызр. И в то же время его грызла ревнивая зависть. Чтобы поубавить пыла у Мирхайдара, он ворчливо сказал:
— Когда меня бросили в зиндан, тоже началась заваруха. Земляки хотели меня освободить. Да что толку — лишь головы полетели с плеч у этих освободителей. С тех пор земляки боялись и приближаться к зиндану…
Мирхайдара покоробили эти слова, но он смолчал — в душе он жалел старого шорника. Старик походил на журавля с подбитым крылом, отставшего от стаи. Зиндан сделался его домом, его бытом. Старик привычно довольствовался молитвами, водой и пищей, которые ему спускали на веревке и, казалось, уже и не мыслил себе существования вне этой ямы. Он и подземелье словно слились в одно целое: и зиндан без старика — не зиндан, и старик без зиндана — ничто. Если бы какой-либо властитель вспомнил о нем и порешил выпустить из тюрьмы, он задохнулся бы на вольном воздухе, как рыба, выброшенная на песок.
