Молчать нельзя - [5]

Шрифт
Интервал

Первые двадцать смертников выстроились на краю рва. Некоторые из них в упор смотрели на немцев, мужественно сверля врагов взглядами своих темных глаз. Другие поворачивались к палачам дрожащими спинами в напряженном ожидании смерти.

Немцы с автоматами не спеша прицелились. Остальные наблюдали, спокойно покуривая сигареты.

— Готовы? — раздался голос офицера. — Огонь!

Прозвучал залп. Сраженные пулями в голову и грудь, мужчины упали в ров или на край рва. Раздались предсмертные крики и стоны. Потом все стихло.

— Сбросить эту падаль! — пронзительно заорал офицер. — Следующие двадцать, выходи! Сначала уберите это дерьмо и станьте ближе к краю, черт вас побери!

Люди, стоявшие в строю смерти, оцепенели. Эсэсовец, жевавший табак и сплевывавший коричневую слюну, бесстрастно отсчитывал очередную партию ударами кулака по голым спинам.

— Восемнадцать, девятнадцать, двадцать. Хватит. Продолжайте!

Новая партия уже шла на смену тем, кто, сбросив трупы своих товарищей, выстроился на краю рва.

— Огонь! — командовал офицер.

Треск автоматов, предсмертные крики и стоны. Довольные возгласы автоматчиков. На этот раз на краю рва остался лежать только один. Он был еще жив и слабо шевелил руками.

Один из автоматчиков прицелился.

— Отставить! — крикнул офицер. — Пусть захлебнется в крови своих сородичей.

Он подошел к лежавшему и столкнул его сапогом в могилу. Казимир видел, как раненый пытался ухватиться за землю, а потом исчез в глубине рва.

— Следующие, выходи!

Простреленные сердца, запах пороха и крови.

Ужас и ненависть!

Жажда мести!

Ненависть и жажда мести в простой крестьянской душе Казимира.

Он рыдал от бессильного гнева и от сожаления, что стал очевидцем кошмарного убийства. Теперь уже не уйти от этой проклятой войны. С этого дня она стала и его войной.

С мужчинами было покончено. Многих сбросили в ров живыми. В утреннем тумане плыл и таял протяжный разноголосый стон.

Настал черед женщин. Казимир смотрел на них с чувством сострадания. Ни разу в жизни он не видел обнаженной женщины. В своих мечтах он пытался иногда представить так Анну Ливерскую, и тогда ее воображаемый облик приводил его в непонятное волнение. Но в этих женщинах не было ничего волнующего. Их несчастный вид придавал еще более чудовищный характер злодеянию немцев.

К ужасу Казимира, женщины вдруг, как по команде, начали петь. Хор без низких мужских голосов звучал необычно. Тихое, проникновенное пение. Казимиру до конца своих дней не забыть голосов, доносившихся как бы из потустороннего мира. В них уже не слышалось страха, скорбь уступала место необъяснимой гордости и надежде. Казимир понял, что женщины, поборовшие страх, пели молитву. Он не понимал слов, но читал их в глазах, излучавших веру. Его поражало, что обреченные на смерть не сердились на бога.

Первые двадцать стояли перед палачами и в упор смотрели на них. Они выпрямились, расправили плечи и высоко подняли головы.

— Огонь! — прогремела команда.

Женщины продолжали петь. Блестящие глаза, горячее дыхание в легком тумане. Автоматы дрожали в руках убийц.

— 3аткните глотки — вне себя закричал один из карателей.

Но пение продолжалось с еще большей силой. Реквием сменился гимном вечной жизни, побеждающей смерть. В нем слышалось также глубокое умиротворение. Умиротворение души, сознающей, что тело умирает за праведное дело.

Мелодия умиротворения, проникнув в сердце Казимира, зазвучала как ода ненависти и мести.

— Огонь! — срывающимся голосом крикнул офицер.

Автоматная очередь. Новая партия женщин вышла вперед. Они запели громче, так как их стало на двадцать меньше.

Казимир смотрел на них, созданных для любви и деторождения.

— Огонь!

Стоны женщин смешались с мужскими.

— Огонь!

Теперь своей очереди ждали последние двадцать.

— Огонь!

Треск автоматов.

Предсмертные крики.

Тишина. Почти полная тишина, нарушаемая еле слышными стонами, звучавшими как укор.

Казимир, забыв об осторожности, высунул голову. Ему хотелось видеть, что будет дальше. Он надеялся, что небо разверзнется и бог поразит убийц беспощадным ударом грома, испепелит их молнией.

Но палачи достали сигареты, бутылку водки, колбасу. Они курили, пили, чавкали.

По приказу офицера те, кто не стрелял, взялись за лопаты.

Стоны заживо погребенных. Вопрос солдата, показывающего автоматом в яму. Садистский окрик офицера. Комья земли. Комья земли на стоны. Глаза немцев, с интересом смотрящих в яму. Фигуры в грязно-зеленой форме, подталкивающие друг друга. Довольный смех.

Смех?!

Казимир почувствовал боль в нижней губе и ощутил вкус крови. В волнении он не только прокусил губу. Ногти впились в ладони, и из них тоже текла кровь.

Кровью были окрашены и мысли Казимира. Может быть, от красного тумана, тающего в лучах восходящего солнца? А может быть, от лютого гнева, охватившего его?

Стоны.

Плюх. Плюх. Плюх. Комья земли на голые тела.

И вот наконец полная тишина. Немцы стали разбрасывать по поляне лишнюю землю.

Затем они уложили инструменты в тачку и ушли. Ни один из них не оглянулся назад. Они вели себя как мастеровые, сознающие, что хорошо сделали свое дело. Они беспечно болтали и, видимо, совсем забыли о людях, погребенных во рву. Законченная работа их уже не интересовала, ведь впереди новые дела.


Еще от автора Людо Ван Экхаут
Это было в Дахау

В 1975 году советский народ, все миролюбивые люди отмечают тридцатилетие победы над гитлеровской Германией, над фашизмом. Основную тяжесть борьбы принял на себя советский народ. Миллионы человеческих жизней, огромный материальный ущерб – вот цена этой исторической победы.Люди не должны забывать, какая угроза нависла над миром в те тяжкие времена. Готовясь к осуществлению своих агрессивных планов, гитлеровцы заранее спланировали, разработали и привели в действие и в собственной стране, и на временно оккупированных ими территориях режим террора и устрашения, насилия и пыток, какие не были известны даже средневековой инквизиции; они создали индустрию человекоистребления и осуществили тактику «обезлюживания», покрыв захваченные ими территории сетью лагерей и тюрем.Освенцим и Майданек, Дахау и Бухенвальд, Треблинка и Саласпилс… Эти названия, как зловещее эхо, отзываются в памяти людей.В лагерях массового уничтожения истреблялись миллионы.


Рекомендуем почитать
Юрий Поляков. Последний советский писатель

Имя Юрия Полякова известно сегодня всем. Если любите читать, вы непременно читали его книги, если вы театрал — смотрели нашумевшие спектакли по его пьесам, если взыскуете справедливости — не могли пропустить его статей и выступлений на популярных ток-шоу, а если ищете развлечений или, напротив, предпочитаете диван перед телевизором — наверняка смотрели экранизации его повестей и романов.В этой книге впервые подробно рассказано о некоторых обстоятельствах его жизни и истории создания известных каждому произведений «Сто дней до приказа», «ЧП районного масштаба», «Парижская любовь Кости Гуманкова», «Апофегей», «Козленок в молоке», «Небо падших», «Замыслил я побег…», «Любовь в эпоху перемен» и др.Биография писателя — это прежде всего его книги.


Как много событий вмещает жизнь

Большую часть жизни А.С. Дзасохов был связан с внешнеполитической деятельностью, а точнее – с ее восточным направлением. Занимался Востоком и как практический политик, и как исследователь. Работая на международном направлении более пятидесяти лет, встречался, участвовал в беседах с первыми президентами, премьер-министрами и многими другими всемирно известными лидерами национально-освободительных движений. В 1986 году был назначен Чрезвычайным и полномочным послом СССР в Сирийской Республике. В 1988 году возвратился на работу в Осетию.


Про маму

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Мы на своей земле

Воспоминания о партизанском отряде Героя Советского Союза В. А. Молодцова (Бадаева)


«Еврейское слово»: колонки

Скрижали Завета сообщают о многом. Не сообщают о том, что Исайя Берлин в Фонтанном дому имел беседу с Анной Андреевной. Также не сообщают: Сэлинджер был аутистом. Нам бы так – «прочь этот мир». И башмаком о трибуну Никита Сергеевич стукал не напрасно – ведь душа болит. Вот и дошли до главного – болит душа. Болеет, следовательно, вырастает душа. Не сказать метастазами, но через Еврейское слово, сказанное Найманом, питерским евреем, московским выкрестом, космополитом, чем не Скрижали этого времени. Иных не написано.


Фернандель. Мастера зарубежного киноискусства

Для фронтисписа использован дружеский шарж художника В. Корячкина. Автор выражает благодарность И. Н. Янушевской, без помощи которой не было бы этой книги.