Молчать нельзя - [6]

Казимир вылеэ из канавы. Немцы еще не скрылись из виду, он их уже не боялся. Если они и заметят его, то он бросится на них, как дикий зверь.

Крепкий мороз сковал землю тонким ледком. Если пойдет снег, то не останется никаких следов преступления. Никаких следов, кроме неизгладимого следа в сердце Казимира.

Он подошел ко рву и опустился на колени.

— Я все видел, слышите! — прошептал он. — Я все видел!

Он размотал тряпки и посмотрел на кровоточащие ладони.

— Вот кровь, — продолжал Казимир. — Моя кровь. Но я видел и вашу. А теперь я хочу посмотреть и на их кровь. Они об этом еще не догадываются, но я увижу ее…

Хитрая усмешка пробежала по его лицу.

— У меня дома есть охотничье ружье. Двустволка,говорил Казимир. — Из него можно убить слона. Немцам не следовало брать меня в свидетели. Я отомщу им, а потом приду и расскажу вам, как это вышло. Я уверен, что вы меня услышите…

Он поднялся и склонился над могилой в глубоком, торжественном поклоне. Затем скрылся в лесу, забыв о капканах и зайцах, оставленных вместе с мешком в канаве. Его мысли были заняты войной, которая так внезапно ворвалась в его жизнь. Он думал о немцах, которых ему предстояло убить.

— Им не следовало показывать мне этого, — произнес он решительно.

В лачуге Казимира было холодно, и он сначала затопил печь. Потом поднялся на чердак, где отец при первых слухах о наступлении немцев спрятал ружье. Казимир нашел его в соломенной крыше. Под дощатым полом он взял большую коробку с патронами, а затем начал чистить ружье. Он поглаживал ствол, прикладывал его к плечу, целился в одинокое дерево за окном и улыбался, нажимая на спусковой крючок.

— Подожди до вечера, — обратился он к двустволке. Теперь им меня не взять голыми руками. Я буду драться до последнего патрона, а их у меня много…

Целый день он не мог притронуться к пище. Голова была как в тумане. Прощай пора одиночества и наивности. Ему грезилась Анна, сотни высоких, стройных деревьев под голубыми небесами, будущий дом, коровы, гуси. А во дворе дети, дети Анны Ливерской и его, Казимира. Но мираж быстро исчез. Он увидел автомат. Вспомнились слова на пряжках эсэсовских ремней: «Gott mit uns»

. Ему мерещились залитые кровью кители эсэсовцев, сраженных наповал крупной дробью его двустволки.

С наступлением дня туман рассеялся. На ясном голубом небе одиноко сияло холодное солнце, предвещавшее морозную лунную ночь. Но, к счастью, вечером небо заволокло тучами и пошел снег, сначала робко, потом повалил хлопьями. Казимир с радостью смотрел на снежную мглу. Немцам не удастся схватить его, ведь даже вблизи ничего не видно. Наверное, те евреи вымолили этот снег где-нибудь на своем небе.

Неужели у евреев отдельное небо? А может быть, то же самое, о котором некогда так правдиво рассказывал пастор внимательно слушавшему Казимиру? Он верил, что расстрелянные попали на небо. Иначе их ужасный конец был бы бессмысленной жестокостью, а их предсмертное пение теряло смысл. Немцы оказались бы в более выгодном положении. Такая несправедливость недопустима. Души погибших должны жить, чтобы видеть месть Казимира, видеть гибель извергов, убивших их.

В девять часов вечера он вышел из дому. Как и прежде, когда был жив отец, он спрятал ключ от двери под ржавое ведро на дворе. Ружье висело на плече дулом вниз, чтобы в ствол не попал снег. Несмотря на стужу, он не надел варежек. Без них удобнее стрелять. Казимир не замечал холода, пробиравшегося сквозь ветхую одежонку. Он шел и тихо говорил, обращаясь к погребенным в общей могиле, спрятанной под свежим снежным покровом:

— Вы должны видеть, как я с ними разделаюсь! Слышите? Я никогда не стрелял в человека. Я был доволен своим одиночеством. Мне никто не был нужен. Не нужна и их война. Из-за вас эта война стала и моей. Моей личной войной. Посмотрите, как я буду теперь воевать.

Голова горела, а на лице даже не таяли снежинки, и он слизывал их со щетинистых усов. Он не прятался в тени домов и шел напрямик к бывшей ратуше, где размещался теперь штаб немногочисленного немецкого гарнизона. План был крайне прост. Убить двух часовых. На шум выбегут другие. Узнав, что случилось, они начнут погоню, разбегутся в разные стороны. Вот тогда-то он и перестреляет их, всех поодиночке. Уж он рассчитается С ними!

Казимир поравнялся с домом Ливерских, но не замедлил шага. Он упорно смотрел вперед, в кромешную тьму, в которой кружились лишь хлопья снега. В сердце Казимира теперь не было места для его робкой любви.

В сплошном снегопаде он шел по узким улицам с редкими низкими домами. Казалось, все кругом вымерло. Но Казимир знал, что крестьяне сидят сейчас у печек и при слабом свете ламп говорят о жизни. За плотно занавешенными окнами они рассказывают друг другу о зверствах немцев, в которые Казимир раньше не верил. Крестьяне с надеждой говорят о русских, которые придут и освободят их.

Он остановился на маленькой деревенской площади. За густой пеленой снега еле проступали контуры серой ратуши и старой церквушки с двумя башенками. Казимир знал, что ратушу охраняют двое часовых. Они ходят взад и вперед, встречаются у массивной дубовой двери, затем расходятся в разные стороны и, дойдя до углов здания, поворачивают обратно. Казимир не видел их