Молчать нельзя - [7]

— значит, и им не видно его.

Он зарядил ружье и проверил, сможет ли быстро достать следующие два патрона из туго набитых карманов. Он не считал себя хорошим стрелком, поэтому решил подойти как можно ближе, чтобы не промахнуться. Завернув за угол, он оказался перед окнами ратуши, выходящими во двор. Из них струился едет. Немцы не заботились о маскировке, уверенные, что русская авиация не сможет бомбить глубокие тылы Польши.

Из ратуши доносились обрывки громких солдатских песен, настраивая Казимира на веселый лад. Он беззвучно засмеялся.

— Подождите, сейчас я заставлю вас замолчать, прошептал он.

Обойдя дом, Казимир вышел на угол и стал ждать часового. Тот появился через несколько секунд. Лицом к лицу столкнулись двое — немытый, обросший, плохо одетый поляк и немецкий солдат с замерзшим, бледным лицом. Увидев перед собой поляка с тяжелой двустволкой, немец опешил. Он забыл о своем оружии и тупо таращил глаза. А Казимир хитро улыбался, приставив ружье к его груди.

— Проклятый шкоп

, — прошептал он и дважды нажал на спусковой крючок.

В заснеженной тиши выстрелы прозвучали как-то неестественно. Но зато естественными были ужас и боль на бледном лице, кровь, сочившаяся из простреленной груди, потухшие глаза упавшего часового.

— Первый, — громко отчитался Казимир. Послышались торопливые шаги второго немца. Казимир посмотрел на винтовку убитого и отрицательно покачал головой. Нет, не нужно! У него есть свое ружье, охотничье ружье, из которого стреляют зверей. А разве эти немцы не те же звери?! Он услышал глухой выстрел из винтовки и свист пули, пролетевшей мимо уха. Но он не бросился на землю, а смотрел на приближавшегося немца и спокойно перезаряжал ружье. Вторая пуля попала в плечо. Казимир тщательно прицелился и выстрелил два раза в грудь немцу. Тот по инерции сделал несколько шагов вперед, потом упал замертво.

Пение в здании прекратилось. Послышались беспорядочные крики.

— Выходите из дома, грязные шкопы! — крикнул Казимир. — Сейчас я отправлю всех вас на тот свет!

Он оттолкнул трупы ногой и бросился к входной двери. В пяти шагах от входа он лег на снег и прицелился. Ждать пришлось недолго. В освещенном проеме открытой двери появилось несколько немцев. Он выстрелил дважды и не промахнулся. Вокруг него засвистели пули, которые, отскакивая от булыжной мостовой, поднимали фонтанчики снега. Казимир отполз немного назад, поднялся и побежал, петляя, к зданию. Он громко смеялся, на ходу перезаряжая ружье. На площади уже собралась целая толпа немцев. До него доносилась их ругань, скрип сапог на снегу. Через арку он подбежал к ратуше, выстрелил по двум теням и бросился в помещение, поспешно закрыв за собой дверь. Несколько пуль пролетели совсем рядом, когда он бежал по лестнице, но его не задело. Кругом горел свет. Наверху появился растерянный пожилой немец. Казимир выстрелил ему в живот, и немец, корчась в судорогах, скатился вниз. Казимир толкнул ближайшую дверь и очутился в канцелярии. Она была пуста. Он смахнул со стола бумаги и сбил ружьем со стены большой портрет фюрера.

Дом снова наполнился шумом. Немцы вернулись в здание. Казимир вышел из канцелярии и двумя выстрелами снял еще двоих, бежавших по лестнице. Они покатились вниз, увлекая за собой других. Их предсмертные стоны и проклятия вызывали у Казимира довольный смех.

Но вот он увидел, что десятки винтовок и автоматов направлены на него, и понял, что пропал. Немцы кричали: «Руки вверх!» — но Казимир не думал сдаваться. Теперь, после гибели людей в лесу, которую он видел собственными глазами, он уже не сомневался в зверствах немцев. Он вспомнил рассказы о том, как поступают немцы с поляками, которые живыми попадают к ним в руки. Его наверняка расстреляют. Поэтому он снова зарядил ружье.

— Поганые скоты! — закричал он. — Грязные свиньи!. .

На голову Казимира обрушился удар, ружье выскользнуло из рук.

— Хватайте его! — услышал он резкий голос сзади, упал на ступени и потерял сознание.

Очнувшись, он обнаружил, что связан по рукам и ногам, как пойманный зверь. Он лежал на ледяном полу в кромешной тьме. Судя по холоду, его запрятали в один из подвалов ратуши. Голова горела, во рту совершенно пересохло.

Сверху доносились неясные шорохи. Непонятно, почему немцы не разделались с ним сразу.

— Гады! — попытался закричать Казимир, но голоса не было.

Он дрожал от холода.

Началось томительное ожидание. Что с ним сделают? Убьют? Нет, этого им будет мало. Слишком простая и легкая смерть. Вспомнились рассказы о детях, которых приколачивали за язык к столу, о женщинах, которым вырезали груди. Для него немцы придумают тоже что-нибудь необычное, чтобы сломить его. Скольких шкопов удалось прикончить? Кажется, семерых. Неплохой обмен: один мертвый поляк за семерых дохлых фрицев.

Он вспомнил о двухстах мужчинах и женщинах, застывших в промерзшей земле. Семь мертвых немцев за две сотни мертвых евреев и одного мертвого поляка. Мало. Слишком мало. Надо было убить больше. Не стоило бежать в ратушу! На улице, под покровом снега, можно было сделать больше.

Он подумал об Анне Ливерской и о несбывшихся надеждах на счастье. Может быть, он и не нравился ей, заросший и бородатый? Может быть, у нее есть другой? Нашла ли она тогда его карточку? О, проклятие! Теперь это не имеет никакого значения. Все кончено.