Молчание золота - [35]

В непроглядную, спасительную тьму, в которой одиноко мерцали несколько огней.

Огней проклятого поселка Аввалык.

III

Не помню, как я одолел двадцать или около того километров от Аввалыка до окраины Самарканда, где я остановился. Тахир-ака, правдивый хозяин, где ты!.. Я стремительно вошел, почти вбежал в дом Тахира-ака, почти вышибив дверь ударом ноги.

— Что с тобой, уважаемый?

У меня мутилось перед глазами. Как после сильного, выверенного удара в основание черепа. Я выхрипел:

— Водки дай!

Он стал через голову сдирать с меня куртку, висящую лохмотьями, а потом пропитавшуюся кровью рубашку что-то быстро-6ыстро приговаривая по-узбекски. Впрочем, даже если бы он говорил по-русски, я едва ли понял бы много.

— Что с тобой, что с тобой, почтенный? — И, не дожидаясь моего ответа, продолжал говорить, а перед моим носом назойливо крутился его узловатый темный палец: — А ведь я сразу говорил, что там, возле Аввалыка, нечисто!..

— Да, грязь на улицах поселка… непролазная, выговорил я, — а вверх по подъему подмыло тутовую рощу С камня течет вода. Шляются разные. И в кишлаке воняет. И вообще…

— Да я не о том, ой не о том, уважаемый, вовсе не об этом я речь держу Ты свою спину видел? А плечо — видел? Нет? Не видел? Ай, спина! Так вот, она у тебя вся располосована, так, как будто.

— Как будто по ней прошлись когти этого вашего дэва, или что там за тварь я встретил в предгорьях!.. — сказал я, откидываясь на лежанку; на бок (на спине больно) и принимая из рук Тахира-ака тонкую пиалу, из которой тянуло знакомым, совсем не в духе местного колорита, запахом спирта. Я хватанул водки раз и другой, потом опрокинул в себя все содержимое пиалы и, перевалившись на живот, сказал: — Вот что, почтенный мой Тахир-ака. Признаю себя идиотом. Не верил, что ты мне рассказывал… не верил во всю эту чертовщину. Но что-то и в самом деле тут вовсе не ладно. Ты правильно сказал: легко рассуждать о чертовщине, сидя в теплом и ярко освещенном… доме. И совсем, совсем по-другому — там, на этих проклятых тропах!

— Между прочим, — назидательно заметил Тахир-ака, — места здесь очень красивые… — Непрерывно что-то говоря, он принялся за мою спину.

Утомительный бубнеж хозяина то приближался, то отдалялся, отдельные куски его речи вываливались из моего сознания, и только чувствовал я, как его пальцы втирают в мою поврежденную спину какое-то вязкое, едко пахнущее средство, от которого сразу становится легче.

— …пробежать по тропе еще минут этак семь или десять, а там — вай-вай! — попадаешь в удивительное место. Аллах велик! Тропа сбегает вниз, и, знаешь ли, пересекает зеленую поляну небольшого сая. Э, вай бо-бо! Жажда мучит, а там благодать… бу-бу… Надо только сделать несколько шагов вниз и заглянуть под лбы камней. Там бьет родник. Вода чистейшая, как… бу-бу… с запахом мяты, почти живая!..

Видимо, этими успокоительными словами о красоте своего родного края хозяин пытался как-то успокоить меня. Конечно, я благодарен Тахиру-ака за его заботу, но лучше бы, честное слово, этот болтливый корчмарь помолчал. «Никогда бы не подумал, что мне по роду деятельности еще дано получать такие свежие ощущения, — ползла внутри меня прямая, четкая, как телефонограмма, нить мыслей, — давно не приходилось сталкиваться с такими прыткими и опасными тварями. Движутся они, надо сказать, гораздо быстрее каких-нибудь рэкетиров с подмосковных дорог, промышляющих «бомбежкой» дальнобойщиков. Хотя, к чести братков, выглядят они поаккуратнее, чем эти твари из тутовой рощи… Все-таки братки в культурном обществе вращаются с водилами, блядями, прочим мирным и законопослушным людом. Но черт бы с ними, с братками!.. Что было со мной-то? По характеру раны на спине ждал меня каюк — последний раз такую я получал разве что в годы своей боевой юности, когда мне располосовали спину вилами, и хорошо, что не пропороли бок.

…Но у этих были не вилы.

«Ладно, — сказал я сам себе, — утро вечера мудренее, а для холодного анализа происшедшего я, что называется, сейчас профнепригоден. Хорошо еще, что я не вздумал волочь в те милые места под Аввалыком жену с дочерью. Хотя Настена всегда любила сказки, в том числе и узбекские…»

Тахир-ака заканчивал обрабатывать спину и попутно похваливал меня:

— Молодец, хорошо терпишь, Сережа-ака. А то, помнится, один мой гость накушался вашей русской водки до того, что упал с крыльца и вывихнул себе руку. Так пока я ее вправлял, он своими воплями разбудил всех-всех, кто прилег на отдых поблизости. Разве можно быть таким некультурным, а?

— А у вас что, службы ноль три нет? «Скорая помощь» то есть.

— Да есть, есть! — замахал рукой Тахир-ака. — Как раз ноль три, от Союза еще осталась. Лежи, лежи! У меня тут аптека рядом, только там, э! — Он презрительно прищелкнул языком. — Я лучше тебя своим средством, оно куда вернее будет.

Я спросил еще:

— А когда твой Халилов ходил в кишлак к своему брату?

— А вот незадолго до твоего приезда. Совсем незадолго, Сережа-ака.

— А точнее?

— Да я вот и говорю…

Все это в иных обстоятельствах напомнило бы историю, рассказанную мне одним другом и почерпнутую в диалоге с неким узбекским экскурсоводом: «