Жить по-кукушечьи, такой-сякой…
Вернется сын, вернется слишком поздно,
И не услышит, маленький, седой.
17. Сын всё опишет. Выльется простая
Густая повесть в нескольких листах.
Ее читать не смогут не рыдая,
Кто с совестью сыновней не в ладах.
[18. Веселый странник, тот один, пожалуй,
Не прослезится. Ведь недаром он
С улыбкой выпить предложил по малой,
Когда его был батька схоронен.]
19. Итак, товар на месте, оптом принят.
Его оформят и распространят
И в денежные ведомости вклинят,
И в новых клетках птицы зазвенят.
20. Но вдруг… о нет, парижские гамены
Так не сигают от тебя, ажан,
Как Дидель наш от жрицы Мельпомены,
Когда-то жившей в памяти южан.
21. Уже из ростинского вестибюля
Она пищит: «А где здесь имярек?»
Ее заслыша, он летит, как пуля,
И — в шкаф от жрицы, наглухо, навек…
22. Она пришла сказать ему: «Вы гадкий,
Вы непоседа, вы головорез».
Она сама пекла ему оладки,
Хотела выкупать, а он исчез.
23. Когда-нибудь какой-нибудь Пшитальник,
Зубной хирург и, кстати, стиходер,
Исследует льняной пододеяльник,
Что в оны дни у жрицы кто-то спер;
24. Напишет книгу «Сцена и Багрицкий»,
Напи… но чу! — молчите, стиховед:
Она ушла, нет больше жрицы-кицки,
Певичке-жричке ложный дан был след.
25. Теперь — с художниками покалякать.
У них душевный ждет его покой.
Они, из туб выдавливая мякоть,
Ругаются в плакатной мастерской.
26. «Всем рисовальщикам хвала и слава! —
Кричит он. — Мальчики, здесь духота,
Словно во внутренности автоклава,
Где шпарят шкуру драного кота».
27. Кто эти люди? — Мертвый ныне, Митя,
Который так высок и узкогруд,
Что думаешь — ах, только не сломите —
Здесь хает кистью всяческих паскуд.
28. Под знойным итальянским псевдонимом
Брат пегого лентяя, ростом — гном,
Слывя кубистом, неспроста ценимым,
Устроился здесь тоже малюном.
29. И третий брат здесь… непристойно-рыжий,
Двух первых в этом перещеголяв,
Он месит краски в маслянистой жиже
Среди неунывающих маляв.
30. В бумагах числясь хищничком пернатым,
Но называясь односложно, «Ю»,
Смуглей мулата, над сырым плакатом
Сосед их держит кисточку свою.
31. У старших же здесь учится саврасов
Пытливый юноша с бульдожьим ртом.
Он мусикийским именем Мифасов
Готовится назвать себя потом.
32. Поэт под мышкой вносит беспорядок,
Что словно холст из грубой шутки ткан,
И бязь острот, круглясь щеками складок,
Венчает страннический балаган.
33. Он в роли ярмарочного медведя,
Взметая шерсть враждебных щетке лохм,
Здесь в распрокрасившемся холстоеде
Найдет коллегу, жадного до хохм.
34. Здесь выступит он Мишкою матерым,
Актером-зверем, что срамит людей;
Продемонстрирует он краскотерам,
Как ходит в баню критик-блудодей;
35. Какая в бане у глупца фигура,
Как принят пар глупцом за фимиам, —
Всё средствами медведя-балагура
Покажет он хохочущим друзьям.
36. Фламандской хваткой живописцам трафя,
Здесь, на стене, во весь он пишет рост
Фальстафа-всадника и на Фальстафе —
Великолепный страусовый хвост.
37. Похлопывайте ж, профессионалы,
За дилетантщину нас по плечу!
К ней снисходителен ваш холст линялый,
Как Моцарт к уличному скрипачу.
38. Ах, долго ль жил он, грезя и проказя,
И вот нельзя быть странником шальным:
Его начальник в экстренном приказе
Обременяет рангом должностным.
39. Ввиду перетасовки и разверстки
Всех сил, обслуживающих «печать»,
Своей муки пайковые наперстки
По табели он должен получать.
40. Перо не в счет: вторую, вишь, и третью
Неси нагрузку на святой Руси…
Его приказ над клубной ставит сетью,
Он — воевода, ах ты гой еси.
41. Клуб центра пуст, от черной пыли крепов,
Нэп не дошел, бюджет сквозит на треть,
И новый шеф кричит, свиреп, как Трепов:
«Дать в зал холсты, плакатов не жалеть!»
42. Эмблема власти на его фуражке,
Он грозен, он оперативно-крут,
По телу сторожа бегут мурашки,
Библиотекарши от страха мрут.
43. Но нет же, — чужд он всяких штатных всячин:
Он просит смены, он не тем клеймен!
И через час, быстрей, чем был назначен,
Снимает бармы со своих рамен.
44. Он реформировал бы скучный список
Тех мер, что гостя завлекают в клуб,
Ему он дал бы пива и сосисок,
Чтоб не бежал, как Пушкинский Галуб…
45. Закат горит. Поставленная где-то
Перед толпой, что быть могла б сытей,
Щекочет нервы устная газета,
Монополистка в сфере новостей.
46. Ты сгинул Ицок, чьей рукой рассеян,
Распродан в розницу газетный вздор
Меж столиками уличных кофеен,
По подоконниками былых контор.
47. Разносчик с бешеностью ирокезской,
Ты слал свой вызов под тенистый тент,
Где под панамой, котелком и феской
Твой бледнолицый парился клиент.
48. Ты задыхаясь и боясь просрочки,
В сердцах посасывающим кефир
Метал строкой: «Отец — насильник дочки!»
И томагавком — «Немцы хочут мир!»
49. Теперь ты миф. Уже не слышно, Ицок,
Твоих провозвестительных фанфар,
Инсценировкой в трех небритых лицах,
Мошенством — уй — стал, Ицок твой товар
50. Звончей людьми затертого трамвая,
Шаблоннее, чем новогодний спич,
Со скукой бой ведет передовая,
Закинув бороду a la Ильич.
51. На помощь хроника спешит, картавя,
И давит с фланга, чтобы знали все,
Что выловлен мешочник на заставе,
Что и на этой скучно полосе.
52. Но под финальным солнцем Аустерлица,
Чей диск зловещ, как свежая культя,
Встает художественная страница,
В резервном рвеньи бронхами свистя.
53. Пусть речь, в ударах с кистью совпадая,
