Молчаливый полет - [58]

В бетон и в сталь переселиться силясь.

47. И вот — стоим, враждой обагрены,

Глаза — в глаза, под ропот миноносок, —

Помпезный пережиток старины

И будущего грозный недоносок…»

48. «С таким тюком, — сказал его сосед,

Чуть рыжий, чуть брюнет, а в общем пегий, —

Тряпичник на общественный клозет

Свершает регулярные набеги;

49. А в нем он, разумеется, хранит

На миллион различных ассигнаций,

Но их не тратит, ибо наш лимит —

Полфунта хлеба. Повествую вкратце,

50. Но тут заложен плутовской роман

В начальной из эмбриональных стадий,

И если мне толкач не будет дан,

Ей-богу, я не прикоснусь к тетради…»

51. Он был, как сказано чуть выше, пег;

Носил пенснэ и выглядел, бесстыжий,

Химерою, свершившею побег

С собора Богоматери в Париже.

52. Все части фаса — ухо, бровь, щека,

Всё, что на лицах водится попарно, —

Без всякого здесь жили двойника,

Ассиметрично и иррегулярно.

53. Живой и воплощенный автошарж,

Он так еще скрипел при каждой фразе,

Как если б тьма цикад играла марш

Иль стоколесный воз взывал о мази…

54. Прости, читатель, если ты устал

От всех моих метафор и гипербол!

Но это — те, чьи книги ты читал,

В ком черпал мудрость, в ком для нас пример был.

55. И экспозиция пяти друзей,

Из коих пятый вынесен за скобки,

Быть может, — символ современной всей

Словесности (не будем слишком робки!).

56. Потомки всех писательских колен,

Испытаннейшим преданные вкусам,

Все четверо сложились в многочлен,

Где каждый был отмечен ясным плюсом.

57. А пятый слева, первый в их семье,

Он ярко жил, и он недолго прожил,

И с остальными на одной скамье

Себя он не сложил, а перемножил.

58. С чего начать? — так странен мой сюжет,

Герой мой так щемяще-легендарен,

И прожито в ладу с ним столько лет,

С любителем трактиров и поварен…

59. «Клянусь болячками, я не снесу, —

Вскричал он, — деточки, всей вашей дрели!

К чему ваш спор, когда в моем носу

Уже съестные запахи запели?

60. Он не архангел, этот человек,

В тюке не бомбы, не сюжеты скрыты,

Не ассигнации и прочий дрек,

Так действующий вам на аппетиты.

61. Мне ясно: содержимое тюка —

Груз мясника, идущего на рынок.

Там скрыты жирные окорока,

Там сувениры от покойных свинок.

62. Я вам клянусь пайком и непайком,

Я вам клянусь мечом и старой бритвой,

Клянуся вам украинским шпигом,

Клянуся вам еврейскою молитвой,

63. Я первым днем волнений вам клянусь,

Я вам клянусь последним днем блокады,

Что если там не окорок, то гусь,

Ощипанный, сырой и белозадый!

64. Там, где другим туманный виден путь

Для отвлеченных мыслей, для догадок,

Я не смущаюсь никогда, ничуть,

Я вижу землю и земной порядок.

65. И наибольшее, о чем мечтать

Я смею как поэт и как бродяга,

Это — певцом земного счастья стать,

Это — воспеть моей планеты блага…»

66. И он осекся, нудно кашлянув,

И капля задрожала, набегая

Под носом, смахивающим на клюв

Призябшего к шарманке попугая.

67. Он, «плакать не умевший», и не знал

О размагничивающей щекотке,

Что в слезный пробирается канал

И заполняет полость носоглотки.

68. Он, «плакать не умевший», поводил

В своих глазах, в своих земных орбитах

Кругами двух сверкающих светил,

Реснитчатыми кольцами подбитых.

69. Он, «плакать не умевший», веселел

От брызг дождя, от свары воробьиной,

От пушек, замышляющих обстрел,

От хлопьев толп, готовых стать лавиной.

70. Он, «плакать не умевший», затянул

Посеребренной паутиной смеха

Наплывшей патлы солнечный разгул

И волны рта с его зубной прорехой.

71. Но, «плакать не умевший», он извлек,

Он выжал здоровенные слезищи

У многих жертв его тревожных строк

В их сущности, как певчей, так и писчей.

72. Нелепое плечо перекосив

И погромыхивая баритоном,

О Дидель наш, и был же ты красив,

И не изобразит тебя никто нам…

73. Известно вам, как римлян допекал

При Сиракузах Архимед-хитрюга —

Набором зажигательных зеркал,

Секретами метательного круга.

74. Он так допек, что с городской стены

Спустить простую стоило веревку,

Как варвары бывали сметены,

Подозревая грозную уловку.

75. Ты страшен был, как этот старый грек,

Своим псевдо-ученым супостатам,

Их острым словом превращал в калек

И был бичом в их стаде бородатом.

76. И лишь твоя взлетала «волосня»,

Как пошляков Пшитальников кургузых

Уже трясла звериная дрисня,

Чем и Марцелл более при Сиракузах.

II

1. Продавленная мамина софа;

Трухлявая трава под репсом рваным;

Кочующие пышным караваном,

Клопы упитаны, клопам — лафа.

2. И он лежит, невыбрит и патлат,

Лениво переругиваясь с мамой,

В рубахе, что могла бы быть рекламой

Для мастерицы штопок и заплат;

3. Лежит ничком на рычагах локтей

И улыбается, подобно сфинксу,

И фантасмагорическую бриндзу

Пред ним рисует голод-чародей.

4. А под окном, пока овечий сыр

Встаёт из недочитанной страницы,

За прутьями полушки чечевицы,

Считает клёст, как банковский кассир.

5. Сын взвизгивает: «Мама, сволоки

Мою перину к старой тете Сарре!

Успехом пользуются на базаре

Такие пышные пуховики…».

6. Ему не терпится: «Не пожалей

Подсвечника, на что тебе он, мама?

Паршивый хлам, но из такого хлама

Исходит запах пары кренделей.

7. Будь другом (он волнуется), не рань

Мне сердца, мама: где твои салфетки? —

Два фунта сала даст оценщик меткий

За эту продырявленную дрянь!».

8. Но мама не сдаётся: «Были дни,

Когда меня считали балабустой,

Хозяйкой дома, чтоб им было пусто