Молчаливый полет - [37]

Кто тебя уцил, длужок?»

22 августа 1927

Мираж [197]

В горизонт существованья

Вросший пальмою мираж,

Что он? — жажда караванья

Или страж надежный наш?

Только вымысел ли голый,

Наши сказки и стихи,

Или это протоколы

Заседающих стихий?

Протоколы. Аккуратно,

Как писец, как секретарь,

Я их вел неоднократно,

Вел сегодня, вел и встарь. —

Под диктовку первых ливней,

Первых рушащихся скал

Я на мамонтовом бивне

Первый лозунг высекал;

Я выдавливал на глине

Влажных вавилонских плит

Повелительные клинья

Славословий и молитв;

Я на нильском обелиске

И на пресс-папье гробниц

Оставлял свои расписки

В виде змеевидных птиц;

Брызгами китайской туши

В книгу рисовой мечты

Я врисовывал петушьи

И драконовы хвосты…

На папирусы, на шкуры,

На бумагу всех времен

Отлагаются фигуры

Поэтических письмен.

Кто ж писец и кто писатель?

Мир ли — прах иль греза — прах?

Кто из двух законодатель,

Кто за кем в секретарях? —

Наша жажда караванья

Наш благонадежный страж —

В горизонт существованья

Вросший пальмою мираж!

31 августа 1927

Контрреволюция [198]

Не как воры вора старшого,

Не по приговору Чека,

Обезглавили Пугачева,

Расторопного мужика.

За мятежную Русь радея,

Белым дымом яркой свечи

Проводили душу злодея

Сердобольные палачи —

И болтается по низовью,

В Астраханские острова,

Обливающаяся кровью

Большевицкая голова.

7 сентября 1927

О лебеде (В порядке постановки вопроса) [199]

И зимою, и летом

Мы смотрим картины

С лебединым балетом

В болоте рутины.

Не на прочной земле ведь,

Лишь в лепете бреда —

Умирающий лебедь

И белая Леда!

До какого предела

Вам гнуть, балерины,

Распушенного тела

Лебяжьи перины,

Лебеденышем нежным

Рядиться в уборной

Под пером белоснежным

И ряской озерной?

Ведь озерная ряска

Беспочвенно-зыбка

И эстетная пляска —

Сплошная ошибка.

Примадонны и леди

Бонтонного танца,

Ваша Леда — наследье,

Пройдохи-гишпанца!

Посмотрите на птицу,

За службу которой

Не одну танцовщицу

Сочли Терпсихорой:

За гусыней, вразвалку,

Как поп неуклюжий,

Что, кадя катафалку,

Бредет через лужи,

С грузом рыбных закусок

И с грязью на перьях,

Лебединый огузок

Выходит на берег…

Балетмейстер гусиный

У птичницы-Марфы,

Что ему клавесины

И что ему арфы?

Не пора ли давно нам,

Ценителям граций,

С театральным каноном

Поспорить, хоть вкратце?

Не пора ли, красотки,

Балетные феи,

Поучиться чечетке

У птиц порезвее,

Перенять (без опаски)

На горных увалах

Журавлиные пляски

В глиссе небывалых

И от аистов гордых

Их поступью верной

Надышаться в аккордах

Равнины безмерной?

Предоставьте русалкам

Влюбляться в пернатых

И ловить полушалком

Гусей неженатых!

Ноги лебедя — плети.

Чтоб нравится многим,

Подражайте в балете

Одним стройноногим,

Сухопутным и бодрым,

Не тем, что на ластах. —

Наш привет — крутобедрым!

Мы — за голенастых!

13 сентября 1927

Черная кошка [200]

Мягко ступают женские боты,

Чавкает пара мужских сапог,

Черная кошка тенью заботы

Режет дорогу прямо и вбок.

Брысь из-под ног, вражья угода!

Голос тревоги глух и певуч —

Брысь! — и о злой судьбе пешехода

С черного хода нам промяучь!

18 октября 1927

Мы [201]

Мы все волы — и я, и ты, и он, —

Мы, как волы, влечем свои телеги,

И скрипом скреп и гулами элегий

Земной закат, как жатва, напоен.

Афины с нами брали Илион,

И с нами Ксеркс делил свои ночлеги,

Нас Кесарь вел, и мы ему коллеги,

Нас труд призвал, и мы ему закон.

Пока в поту и с ревностью тупою

Мы клоним путь к ночному водопою,

Пусть грабит нас погонщик наш скупой.

Мы поведем росистыми ноздрями,

Мы шевельнем смолистою губой

И промолчим, как исповедь во храме.

27 декабря 1927

Возвращение [202]

Колебались голубые облака,

Полыхали ледниковые луга,

И, стеклянные взрывая валуны,

Топотали допотопные слоны.

Но, неслыханные пастбища суля,

Им индийская мерещилась земля,

И, размахивая хоботом своим,

Уходил за пилигримом пилигрим.

А изнеженный потомок беглецов

Снежной вьюги слышит снова страстный зов,

Слышит снова — и уходит сгоряча

От москитов, от работы, от бича —

В ту страну, где заживают волдыри,

Про которую поют поводыри,

Растянувшись между делом, в полусне,

На крутой и поместительной спине…

Что он видит? — Не осталось и следа

От зелёного арктического льда;

Где когда-то ни пробраться, ни присесть,

Есть равнины, есть леса и травы есть;

На излучинах Гангоподобных рек

Ловит рыбу господин и человек,

И дрожат-гудят мосты, дугой взлетев,

Как запястья на руках у чёрных дев,

И заводы с огневицами печей —

Как вулканы из тропических ночей…

Пусть густеет индевеющая мгла

Под ногами у индийского посла,

Пусть от страха приседают мужики

И набрасывают путы на клыки —

Он проследует, — как вождь, неколебим —

В свой слоновий, в свой родной Ерусалим.

2 января 1928

Подлец-соловей [203]

Когда осиротеет роза,

Покинутая соловьем,

И тайной ревности угроза

Снедает жадную живьем,

Когда постылая подруга,

Измены слушая напев,

Свой стебель опояшет туго,

И распоясать не успев,

Воспой невольную прохладу

Ее печального лица

И небывалую балладу

Сложи во славу беглеца.

22 февраля 1928

Закат персонажа [204]

Веселый копатель

Суровых могил

Корпел на лопате

И богу хамил.

Но драмой о принце

Шекспир приказал:

«Пойди и низринься

На зрительный зал!»

И в зоркую линзу

Галерка глядит,

Сочувствуя принцу,

Который сердит.

И публика знает —

Кладбищенский крот

Могилу копает

И песню поет…

О Гамлет, воскресший

Для нового дня!

Ты слышишь? — всё реже

Лопаты возня,