Молчаливый полет - [32]

Враждебные стальные кони…

Их не ругали, не секли бичом,

Дорогу они знали сами,

Подъем и мрак им были нипочем

С бесчувственными их глазами!

И каждый раз, когда нахально ржал

Стальной чужак в пустом усердьи,

Старик-битюг болезненно дрожал

И думал о зеленой смерти.

— О металлические жеребцы!

У вас в телах ни капли ласки —

Ведь это вам, несчастные скопцы,

Мотоциклетка строит глазки! —

И дряхлый конь, уже готовый пасть,

Уже скользя двумя ногами,

Припоминает жизнь, и кровь, и страсть —

И торжествует над врагами.

4 января 1926

Последнее слово Герострата [171]

«Сограждане! Вы можете судить

Дерзнувшего на небывалый подвиг

И оскорбившего своей рукой

Богиню, благосклонную к Ефесу.

Вы можете неистово пытать

И, осудив, предать позорной казни

Занесшего над храмом Артемиды

Кощунственные факелы поджога

И от стрелы карающих небес

Не павшего в минуту святотатства.

Но можете ли вы предупредить

Стоустую молву о честолюбце,

Разрушившем создание искусства

И вышней покровительницы нашей

Хранимую и чтимую обитель?

Сумеете ли вы перехватить

Смущенный и подобострастный ропот

О муже, сочетавшемся с мечтой

Прославиться на долгие столетья,

Создать неистощимое бессмертье

Из мимолетного существованья

И нищенское имя Герострата

Обогатить проклятием потомства?

Не сможете. — Отныне навсегда

Прощай, мое возлюбленное имя,

Которое я слышал в сладком детстве

Из трогательных матерински уст

С улыбкою, а в юности певучей —

Со стоном страсти от моих подруг.

Теки, мое возлюбленное имя! —

На крыльях славы о моем безумстве

Ты разольешься, преодолевая

Моря, и страны, и стремнины рек.

И, разлученный навсегда с тобою,

Я буду брошен, как степная падаль,

На пиршество сочувственным шакалам

Истерзанным и безымянным трупом.

Так от сосуда с дорогим вином,

Разбитого неопытной рукою,

Забытые белеют черепки,

А между тем, волной неудержимой

Освобожденная из темной глины,

Распространяется живая влага

И жадную пропитывает землю…

Попробуйте ее остановить!

Мне думается, собственное имя

Ни от кого я больше не услышу,

Чтоб звуки славы не ласкали ухо,

Чтоб в смертный час не облегчали душу

Счастливого носителя его.

Но я предвижу, сколько тысяч уст

На все лады — с восторгом, и со страхом,

И с ненавистью — будут славить имя,

Которое я слышал в сладко детстве

От трогательной матери моей,

Которое мне в юности звучало

Со стоном страсти от моих подруг

И, может быть, которое отныне

Ни от кого я больше не услышу…

Свершилась бескорыстная растрата,

Но страшно расточительной ценой —

Судите же прославленного брата,

Судите же во славу Герострата,

Сограждане, ославленные мной!»

4 февраля 1926

Море [172]

Хлопочет море у зеленых скал,

Теснит, как грудь, упругую плотину,

Как прядь волос, расчесывает тину

И бьет слюной в береговой оскал.

Как ни один мужчина не ласкал,

Ласкает сушу — томную ундину, —

Крутясь, откидывается на спину

И пенит валом свадебный бокал.

За то, что рушит алчущую тушу

На мокрую от поцелуев сушу —

В нем ищут девки из рыбачьих сёл,

Покуда бьет по гравию копытом

И ждет их недогадливый осел,

Последних ласк своим сердцам разбитым.

3 марта 1926

Непоставленные вопросы Есенина [173]

Памяти его

«Что ты, кто ты, сердце человечье,

И какая сила, не пойму,

Причинила тяжкое увечье

Голубому духу моему?

Если грудь для пули уязвима,

Если шея с петлею дружна,

То стрела какого серафима,

Чтобы сердце ранила, нужна?..»

27 марта 1926

Через плечо [174]

По Арбату и по Остоженке

Все мои знакомые жили.

Были среди них хорошенькие

И просто милые были.

Гостеприимно распахнутые,

Двери дышали приветом,

Мы сходились, играли в шахматы

И стихи читали при этом.

Мы обхаживали и обманывали

И за счастьем следили в оба…

Разве жалуюсь я? — не рано ли.

Разве сетую? — для чего бы.

Юность наша, пенная, вспученная,

Как река, затертая лесом,

Ты текла, минуя излучины

И мосты, что пели железом.

Через мели лет перетаскивая

Милых дней крылатые судна,

Ты текла то бурно, то ласково,

То, как вешний яр, безрассудно.

Мы обхаживали и обманывали

И за счастьем следили в оба…

Если жалуюсь я? — не рано ли.

Если сетую? — для чего бы.

31 марта 1926

Творчество [175]

Сначала обида и гневный зык

И боль — бесконечно много, —

Но рифма одна — «язык», «язык»!

Спеши, язык, на подмогу!

Но как же мне выразить языком

Обиду, боль и надрыв мой? —

— В шеренгу, слова — рядком, рядком —

По правому флангу рифмой! —

И строфы идут — звено к звену —

Со звоном и трубным воем,

Дрожите, враги, за свою вину,

Дрожите, как перед боем!

Тут каждое слово — что богатырь,

А ритмы — что звон кольчуги,

И движется рать — и я поводырь

Поэт из дымной лачуги.

И мчусь я на преданном скакуне,

Прекрасный и гневный витязь,

Покуда не крикну — сердце в огне!

Солдаты, остановитесь!

Победа за нами, и враг побит,

И просит пощады критик —

Он видел огонь от наших копыт

И гнев, что из горла вытек.

Довольно стихов — пока не охрип,

Держите меня, держите —

Слова мои музыка, а не скрип

Обоза, что вязнет в жите!.. —

Скрипуче-обозный, пусть ворог лих,

Но пальцем его не трону:

Язык оседлаю — и двину стих

На подвиг и оборону!

3 апреля 1926

Песенка о трестах [176]

«В СССР около 300 трестов. Среди них далеко не все отвечают своему назначению». «Укрупнение трестов — очередная задача промышленности РСФСР».

Из газет

От Невы до Красной Пресни

Отрестирована «Русь».

Триста трестов — хоть ты тресни,