Молчаливый полет - [14]

Всадник пребудет у лир и у рей

Символом ветра и вдохновенья.

Киньте же, мудрая, щедрой рукой

Денег и подданных в пламя горнила!

В гимны грядущего льются рекой,

В сплаве со славой, медь и чернила.

Июль — 4 сентября 1927. Ленинград. Площадь декабристов — Москва

Пир Петра (Песня) [79]

Жарь из кружек!

Царь наш лют!

Флот из пушек

Шлет салют.

Пир горою,

Вширь Нева —

Рою, строю

Острова.

Страх отбросьте,

Враг и брат, —

Жарьте в гости,

Царь-де град!

Шапку набок,

Жми, сапог,

Лапай Гапок,

Милуй бог…

Уж не баб ли

Сменим флот? —

Мы на сабле

Женим бот.

Душу ль терпкий

Сушит червь —

Пьем за верки,

Пьем за верфь!

В сушке — срубы.

Стружки — «штурх»… —

Вытер губы

Питер-бурх.

Пили гости,

Ела рать —

Сели в кости

Поиграть:

Нечет в зерни

Мечет люд,

Флот — вечерний

Шлет салют…

Мир с тобою,

Вширь, трава, —

Рою, строю

Острова!

1926

Загадка [80]

Когда на сердце гадко,

Когда душа во тьме,

Веселая загадка

Рождается в уме:

Как вымысел веселый,

Как беззаботный стих —

Старинные камзолы

В аллеях золотых.

Там фрейлинами — павы,

И фрейлины — под птиц,

Там эхо длит забавы

Пяти императриц,

Так, в страхе перетруски,

Декабрьский «пардон»

С французского на русский

Как «бунт» переведен…

Там ветреные марши

Над городом глухим

И вдовы-генеральши,

Внимающие им,

Играющая белка

В нетронутой тени

И мальчик-скороспелка

За томиком Парни…

Июль — 3 сентября 1927, Детское село — Москва

Мойка, 12 (Последняя квартира Пушкина) [81]

Я ходил и дышал красотою

Ненаглядного града Петрова,

Я над Мойкой боролся с собою,

Чтоб не броситься вниз головою

Перед домом, где выбито слово,

Возвещающее — ах, не верьте! —

Об одной неожиданной смерти.

Это здесь, как сосновые ветки,

Колыхались московские предки

И, как ветхие пальмы Завета,

Караулили негры-нубийцы,

В этом граде скрещенного света,

Столь суровом для сердца поэта

И столь нежном для самоубийцы.

Июль — 3 сентября 1927, Детское село — Москва

Лирика дочери городничего [82]

Уехал Хлестаков…Бряцает сбруя,

Бряцают мысли, путаны и дики:

У Земляники дочь Перепетуя,

Перепетуя дочь у Земляники…

Марья Антоновна! Что в грусти проку?

Плечо горит, и взор в окно стремится…

«Сорока полетела…» Да, сорока,

Но вещая, но радостная птица!

Летел, летел в хвостатом фраке щеголь,

Настрекотал, сорочий, ревизора…

Пусть навсегда уехал он, и Гоголь

Останется при званьи щелкопера,

Ей нипочем: в душе ее девичьей

Он светлый сон, он принц и нареченный.

Пускай, как шут, осмеян городничий,

Пускай судья трепещет, потрясенный,

Пускай беда, страшнее почт и Турций,

Как взяточник грозит его борзятне,

Но память о залетном петербуржце —

Что может быть печальней и приятней?…

26–27 ноября 1927

Убийство посла [83]

…Где лягут кости? В землю их вселят,

Чужие руки, свежий дерн настелят,

Чужие меж собой броню, булат

И все мое заветное разделят!..

А. Грибоедов

Императорского русского посла,

Грибоедова убили в Тегеране…

Что наделали вы, жадные убийцы?

Будто русские и сами уж не могут

С их же, с собственным, расправиться поэтом?

Если тщились оказать вы им услугу,

Вы ошиблись, дорогие персияне! —

Русские еще покажут миру,

Как они своих поэтов любят:

Собственными душат их руками,

Собственными их ногами давят,

Кровью их родную землю поят.

Глупые и жадные убийцы

Вы увидите лишь через восемь лет,

Как поставят русские к барьеру

Лучшего из всех своих поэтов

И на загнанного ими наведут

Пистолет французского бродяги.

Но пройдет еще четыре года —

Лермонтов поспеет на закланье,

И убьет его не чужестранец,

Не случайный, подставной убийца, —

Свой же брат убьет его — военный,

Богу чести преданный дурак.

Да, напрасно вы поторопились,

Убивая русского посла:

Не сочли вы каиновых рук,

Не прочли иудиных сердец

Соплеменников его и братьев!

Сами бы они его не хуже —

Потому что ценят песнопенья

И умеют песню оплатить…

Иль не знали вы, что он — поэт?

Спрашивайте в следующий раз,

Не поэт ли тот иноплеменник,

Для кого вы камень припасли.

Погрозит муллам чумазым

Шах над мертвым дипломатом

И откупится алмазом,

Тонким и продолговатым.

Царь же, этот камень синий

На ладони возлелеяв,

Скажет: — Жаль, что на чужбине.

Что не здесь… не как Рылеев. —

На Гергерском перемете

Остановка для обеда. —

Путник спросит: — Что везете? —

И услышит: — Грибоеда. —

Восьмилетье скоро минет,

Скоро на опушке леса

Этот путник брови сдвинет

И прицелится в Дантеса.

1929

Генерал [84]

Война! Война! Царь объявил набор,

И вот уже молебен в церкви Спаса.

Он треплет шнур вдоль красного лампаса

И нервничает перебором шпор.

Сосед-сенатор затевает спор

По переливы певческого баса:

— La gurre, mon prince…[85] а хватит ли запаса,

И если хватит, то до коих пор?.. —

Потом прислушивается к хоралу

И подставляет ухо генералу,

Чтобы услышать: — Родина близка.

Из русских сел, как воду из колодца,

Мы можем черпать нужные войска.

Mon cher[86], поверьте слову полководца. —

19 декабря 1926

Камень Каабы [87]

В списке всесветных святынь

Спорит с предметом предмет —

Мавры порочат латынь,

Риму грозит Магомет.

Полный тропических жал,

Мастер заразу рожать,

Камень Каабы лежал

И продолжает лежать…

Сотни и тысячи губ,

Холя холеры змею,

Слюнили аспидный куб,

Смерть целовали свою.

Гурий в раю разбуди,

Горний Господень хорал, —

В долгом священном пути

Смуглый мулла умирал. —

Умер, но Мекки достиг,

Лёг, отпустив караван,

Стынет в устах его стих

Книги, чьё имя — Коран.