Молчаливый Афанасий - [5]

Ребята шли темной улицей по местному аналогу тротуара — широкой, слегка обледенелой доске. Сугробы намело — Афанасию выше головы, и ему казалось, что он идет по бесконечному белому тоннелю.

Он шел между Антоном и Полиной, слушал их болтовню, иногда они принимались петь, и думал, что угадать их судьбу невероятно тяжело, хотя ведь начальные условия заданы. Математика, теория вероятности… Однако всегда остается возможность чуда.

Есть вещи, которые принципиально нельзя предсказать. Чудо — отклонение от нормы… сбой во Вселенной, устроенной, как раз и навсегда заведенные часы…

* * *

Алданов приехал с полигона уставший страшно. Сгорбившись, сидел на кухне. Эсфирь подала на стол пельмени, которые научилась делать совсем недавно. Особые — огромные, как лапти, они получились слегка пересоленными. Антон Васильевич, обычно внимательный к жене, на этот раз пельмени не хвалил, жевал молча, видимо, мыслями был все еще на полигоне.

— Случилось что-нибудь? — осторожно спросила Эсфирь.

— Нет, пока ничего. Случится или не случится — выяснится завтра опытным путем.

— Как завтра?! Ты снова уезжаешь?

— Завтра решится, — повторил Алданов. — Не хочу больше тянуть, просчитали все уже тысячи раз, все проверили. Если что не так, то ошибка где-то в основании — фундаментальная ошибка, расчеты ни при чем тут абсолютно.

Он подцепил вилкой пельмень, осмотрел его, подумал: «Мутанты на кухне. Бог дал еду, а дьявол повара», но вслух сказал:

— Готовишь ты здорово, я бы и не додумался вот так поиграть с размерами.

Эсфирь довольно прижмурилась.

— Бог не выдаст, свинья не съест, — задумчиво продолжил Алданов.

— О чем ты?

— Да я не о пельменях. Это безопасно, так я думаю, не бомба все-таки. Но энергия выделится колоссальная.

Эсфирь отошла к окну, а там только зима, снега… Алданов взглянул на жену.

— Скучаешь ты здесь… Ничего, закончим все — уедем домой.

— Никогда мы отсюда не уедем. Это навсегда. Всю жизнь здесь проведу. В валенках.

Алданов засмеялся, схватил ее за руку, потянул, притворно упирающуюся, к себе. И вдруг полетела с полок посуда и громыхнула об пол.

— Господи, что это?

— Не отвлекайся, просто тарелки твои находились в неустойчивом положении. Все в полном соответствии…

Но закон сохранения энергии был здесь ни при делах, это буянил Ордынцев. Не смел Алданов прикасаться к Эсфири. «Простолюдин, смерд! — завывал Ордынцев в бессильном бешенстве, пулей вылетев из своего бывшего дома. Догнал детей, злобно бросил им снег в лицо и понесся дальше. — Перста ее не достоин! — неупокоенный князь в бешенстве выписывал фигуры высшего пилотажа над необозримым полем, засеянным турнепкой, благо вес не был ему помехой. Добравшись до границы тайги, он в суицидной попытке кинулся, сломя голову, в сплошную стену деревьев. Но прошел сквозь них, как луч сквозь стекло, не испытав, правда, ни малейшего преломления. — Ну что ж, это к лучшему, — он сел на поваленное дерево. — У каждого свои преимущества, посмотрим еще кто кого. Смелее надо действовать, утратил квалификацию я, что ли?!».

Утром Алданов уехал. Эсфирь не проводила его, притворилась спящей — обиделась за то, что так мало побыл дома. Алданов знал, что она не спит, выпутал из одеяла ее голую ногу, поцеловал по очереди маленькие накрашенные ноготки и ушел. «Она обижена, прекрасно, прекрасно… — решил Ордынцев, наблюдая эту сцену. — Сегодня мой день!»

* * *

Афанасию с утра было нехорошо, он чувствовал необъяснимую тревогу. Что-то надвигалось неотвратимое, способное изменить течение жизни. Ему было страшно. Он хотел сказать родителям, чтобы не уезжали сегодня никуда, побыли с ним, но промолчал как всегда. «Пригорюнилась что-то моя деточка», — запричитала Антонина Егоровна, прижалась огромной, как алдановские пельмени, щекой ко лбу Афанасия, и, правда, стало спокойнее. Но лишь на время.

После обеда дети собрались у Эсфири. Урок шел установленным порядком, Антон трудолюбиво колотил по клавишам, стонал и дергался в конвульсиях старый рояль. В радостном возбуждении витал над Эсфирью князь Ордынцев: «Сегодня, именно сегодня.

Сначала она испугается, конечно, но потом поймет и не пожалеет». Эсфирь не слушала игру Антона, она все вспоминала, что утром не проводила мужа, было жалко его, но больше все-таки себя. Потом распевалась Полина. «От Бога ее голос или от черта?» — гадал Афанасий. Любыми мыслями он пытался отвлечься от возрастающего напряжения. Где-то далеко набирали мощь непонятные, но грозные силы, которые скоро обрушатся на этот маленький мирок. Афанасий не мог сдержать накрывавшую его панику, хотелось бежать, бежать без оглядки. «Все великие люди были фаталистами, бежать — в любом случае не выход, истинный фаталист примет судьбу сдержанно». И Афанасий сидел неподвижно, полуприкрыв глаза. Ждал.

Физики не зря говорят о свободе и воле электрона. Каждый раз, проходя по самому краешку, там, где белый свет соприкасается с другими, неизвестными и пугающими мирами, эти глупые божьи дети имеют смелость шутить, что Бог квантуется, то есть подчиняется принципу неопределенности. Помнят ли они о том, что иногда воля Наблюдателя способна повлиять на наблюдаемый процесс?