В доме Алдановых прижился обычай лепить пельмени.
Молоденькая профессорская женка с чудным именем Эсфирь смотрела, как ловко управляется с тестом домработница Антонина Егоровна — месит, режет круги стаканом, заворачивает в них мясную начинку. И вот готов на диво ладный пельмень. «Научусь обязательно», — обещала себе Эсфирь.
Дородная сибирячка секретов не таила, но по неписаному женскому договору, как только на кухне появлялся Антон Васильевич, старательно делала вид, что это не Эсфирь у нее учится, а наоборот.
— И как это получается у вас, Эсфирь Львовна? — правдиво восхитилась Егоровна беспомощным кусочком теста.
Эсфирь довольно сморщила нос. Алданов сдержал улыбку. «Станиславский отдыхает!» Он поцеловал жену в белое от муки ушко и удалился в кабинет, чтобы погрузиться в свое вечернее чтение.
Эсфирь по неопытности вместо того, чтобы аккуратно стряхнуть муку, хлопнула в ладоши, и ее окутало мучное облако. Не утерпев, чихнул зависший под потолком князь Ордынцев. Женщины в недоумении уставились друг на друга. Не показалось ли?
Бесплотный князь — единственный, кто почувствовал, как ничтожное механическое действие, которое совершили ладони Эсфири, необратимо изменили существующий мир.
Хлопок ладоней стал той микроскопической недостающей долей, которая, как мостик, соединила достаточные и необходимые условия и выстроила другой вариант будущего — один из тысяч возможных.
Князь глядел на Эсфирь с укоризной. «Столичная штучка. Не понимает, да куда ей…
Однако хороша!» — Эх, кушала бы профитроли в «Астории», так нет же — пельмени ей подавай! — посетовал он и снова чихнул.
— Говорю же, домовой тут живет, — испуганно прошептала Егоровна.
— Ну, конечно, — легко согласилась Эсфирь, дивясь природной склонности деревенских к различного рода чудесам.
У себя в кабинете Алданов потянулся было к зазвонившему телефону, но, услышав хлопок из кухни, задумался и трубку не снял. Разбили что-нибудь? Телефон умолк. «Если срочное — перезвонят», — решил Антон Васильевич и снова углубился в чтение. «Эту страну называют Пероносной. Если ты видел вблизи, как идет сильный снег, то поймешь меня, потому что снег похож на перья…».
Алданов отложил книгу, подошел к окну. Каждое утро, проснувшись, он видел, как Эсфирь в полной неподвижности, будто оцепенев, смотрит через обледеневшее стекло.
Непричесанная, в мужской рубашке, босиком… Что она видит? За окном валил снег неправдоподобно крупными хлопьями. Граница тайги терялась в белой мгле. «Вот это и есть великая Геродотова Пероносная страна, — думал профессор, — здесь всегда падает похожий на перья снег. Придет весна — уедем отсюда…», — дал Алданов зарок.
* * *
— Существуют ли параллельные миры? — грозно блеснув очками, задавал иногда в начале лекции вопрос своим студентам Антон Васильевич Алданов. И физики, почитающие себя самым прагматичным народом в университете, хором, как поют свои мантры буддистские монахи, отвечали: «Да, профессор, существуют!» Наблюдатель, ставший свидетелем такого диалога, вправе усомниться в здравомыслии его участников. И все же Алданов знал, о чем говорил.
Один такой мир действительно существовал в семидесятых годах прошлого столетия в глухой тайге.
Ленск-42 населяли не души, отвергнутые Богом, а питерские физики, которые ненароком наткнулись на весьма перспективную для военки тему. Родина приметила умельцев и поселила их со чадами и женами невообразимо далеко от Северной Пальмиры, запрятав от дурного глаза и суеты. В больших кабинетах рассудили — так надежнее. Ученых никто не спросил, каково им будет после питерских прешпектов и закованных в гранит невских набережных оказаться у перекатов сибирской реки.
Атомщики жили небольшим, весьма замкнутым мирком, напоминающим старообрядческую общину с богом Вернером Гейзенбергом в красном углу. Вращаясь в узком, вполне самодостаточном кругу, профессура только изредка и без особого удовольствия выезжала в настоящий Ленск — тот, который можно было найти на карте.
Реальный Ленск — убогая деревушка, дороги, как это водится, — не пройдешь не проедешь. И не дороги, если уж быть точным, а дорога — одна-единственная. Вдоль нее — деревянные срубы с высоченными деревянными заборами. От кого прячутся аборигены, какого нашествия ожидают — непонятно. На пустынной площади между сельпо и Ильичом в помятой железобетонной кепке — одинокий магазин, набитый водкой и консервами. Однако с харчами у местных был полный порядок. В каждом дворе хрюкали поросята, да и вообще — хозяйство.
У физиков другой расклад — спецобеспечение: икра красная и всякая, мороженые ананасы и бананы, и даже особого качества кофе в диковинных банках из логова потенциального противника номер один.
Деревенские, пронюхав такое дело, менялись. У всех физиков без исключения завелась на полу медвежья шкура, иногда вонючая до одури, но терпели — а вдруг выветрится, ну и рога оленьи, это уж само собой. Как ни странно, ненависти между коренным населением и «белой косточкой» не возникало. Да и какие распри могут быть между жителями параллельных миров? Изучали друг друга с большим интересом — и только.
Иногда в Ленск-42 забредал ненароком грибник-охотник и, если дело было вечером, садился на сбитый из фанеры ящичек прямо напротив окна и наблюдал степенно в щелку между шторами незнакомую жизнь. Если хозяева примечали такого наблюдателя, сердиться не было сил — чистое, безгрешное народное любопытство нарисовано было на испитой роже.