Мокрая вода - [14]

Долго что-то писал «психопат» в карточке медицинской, бросал на меня взгляды острые, испытующие, будто проверял лишний раз – напоследок. Ручку отложил.

Посидел, ногу на ногу – покачал.

– Самое главное, – запомните: – вода – мокрая! Уложите это раз и навсегда в голове. И не пытайтесь, – слышите, не пытайтесь это обревизовать! Или ввергнуть себя в пучину бессмысленных доводов!

– Слышу, слышу, – забубнил я, зайкой из мультяшки «Ну погоди», а сам – как выжатый лимон!

Ни одной светлой мысли в голове!

* * *

Недельку в профилактории спал, ел по режиму, книжки читал, успокаивался. Мужики танцы какие-то организовывают, тёток жмакают, ржут, жизнь из них прёт весенним мутным паводком.

А я – тихушествую. Поначалу пытались вовлечь, тормошили. Потом отстали. Вот и ладно.

Впервые за многие годы – я стал сомневаться. Цикл – по-гречески – круг. Круг – замкнулся. В один миг это понял.

А после – поехал в отдел кадров «метрополитена». Заявление оставил. Пенсия-то уже есть, стажа хватает. Возраст ещё не вышел. В наставники идти отказался, кто бы меня самого – наставил на путь истинный.

Кадровички поахали, поохали, да что им – не я первый и не последний. Летит – «состав»! Личный состав меняется. Прежде всё пытался представить эту сцену – ну как же, столько лет, и ничего не произошло! Обыденно, словно картошки пакет купил в универсаме. Ни тепло, ни холодно. Странно самому.

– «Осторожно! Двери закрываются».

Вот они захлопнулись у меня за спиной. Едем дальше, жизнь на месте не стоит!

Вынырнул на поверхность, как люк на подводной лодке откинул. И вмиг, – всё – в радость, в диковинку, яркое, необычное после подземелья. Город движется, работает, грохочет, будто пена скатывается по бережку пологому, шуршит песочек мелкий, ласковый, исчезают пузырьки, как роса на солнце, кислорода в кровь прибавляют. Намывает кому-то ценностей. Или это листья шумят?

Снег, дождичек? Да я всем вам рад! Соскучился! Простые, обычные чудеса, кому-то надоевшие давно, и такие выпуклые, яркие, умытые, как перед праздником – лично для меня!

И вот – отъездил, сдал вахту, дальше-то – что? Я ж ничего больше толком не умею! Всё было подчинено жёсткому регламенту метро.

Бывало, изредка, совпадёт удачно, под праздники, выходные дни, – приедем к тёще на её шесть соток. Хожу вялый, будто приболел: сплю, ем, опять посплю. Все шепотком разговаривают, сон мой боятся порушить. Ягодки поклюю нехотя, с куста, как птица случайная, не в радость, а насытиться. Маюсь этой неожиданной свободой, бездельем непривычным, неуместным, и мысль свербит в голове, не оставляет:

– А что там у меня? Как там – на линии? Смена – когда? Который час? Не пора ли уже собираться, пока доедем, и пробки по пути могут запросто возникнуть из ничего, нервы помотать.

Так вымуштровался! Сейчас японцы уже роботов внедрять стали вместо машинистов на отдельных линиях, французы – тоже. А, я-то – чем не робот!

Только что с костями, кровью и нервами. И фантазиями – не без этого!

Проще надо воспринимать. Вода ведь – мокрая!

* * *

Попросился в ремонтную группу, слесарем. Подучусь чему-нибудь, ни шатко, ни валко, без особого задора и энтузиазма. Не стало его вдруг – задора, вышел весь, как пар в гудок паровозный.

А между тем – совсем от дома отбился, замкнулся. Жена плачет, ничего понять не может. Платки носовые, эсэмэски стала проверять на мобильном. Решила, что завёл на стороне интрижку. Наконец прямо спросила.

Я прямо и ответил – нет никого, но и тебя уже нет в сердце моём! Двенадцать лет прошло – и вот. – «Останемся друзьями».

Кино смотришь – всё просто, там всё придумал ловкий сценарист. А сам – слов найти не можешь! Убедилась жена, что вправду, а не блажь минутная на меня нашла, ещё больше расстроилась – значит, сама «не при дела́х»!

Собой занялась, макияж стала делать очень яркий, бельё – красное, рюшечки-фестончики, чтобы внимание обратил. Раньше, может, и вовсе не заметил бы этих «манёвров». Чмокнул бы, ухмыльнулся снисходительно – иди ко мне, глупенькая! А теперь свет потемнел, кольнуло внутри.

Смотрю, как через микроскоп – морщинки-ямки-родинки, родное стало за столько лет!

Ту, которую в молодости встретил, – вижу. Но издалека, словно она в другом месте. А эту – жалко, но – и всё. Та, другая, встреченная в метро – манит щемящей неопределённостью, может быть, этим-то и волнует. И ещё чем-то, пока не сказанным.

Жалость – тень любви, аритмия её. Понимаешь – любовь ушла, и жалеешь об этом, и эта жалость окрашивает жизнь в другие цвета, запахи, такие же горькие, полынные, как любовь. Но у той был плюс, а у этой – минус.

Но что поделаешь?

Вода-то – мокрая! Что ещё можно к этому прибавить!

Сели вечером на кухне, – прости, говорю, не буду тебе голову морочить! Отпускаю с миром, найдёшь другого человека, ты же красивая – реально, не вру я сейчас!

Но и ты меня – отпусти.

А я – не хочу, говорит, другого, что ж – ты вот так, Борис, от стольких лет совместной жизни отмахнуться надумал, за нас обоих решил? И плачет неслышно, ручейки тонкие из глаз ползут.

Женщина беззащитна и безоружна, когда красит волосы. Трепетна, когда делает макияж, занимается маникюром, строго оценивает результат, предполагает возможные последствия, примеривает их многоликость к себе, воспаряет над бытом. И вот всё это сделано, и наступает решающая минута – что же надеть? И первая вешалка уже вынимается из шкафа…