Мои воспоминания - [64]

Во Франции родился великий композитор.

Другие, в том числе мой прекрасный друг Артюр Пужен, гораздо лучше, чем это удалось мне, рассказали в своих очерках о череде славных произведений, последовавших за «Эфрозиной» и оценили достоинства «Стратоники», «Ариоданта», «Адриана», «Молодого Генриха» и особенно несравненного «Иосифа», пронесшего через века вневременную свою красоту.

Мне нравится обращаться к тем героическим временам в музыке, когда современная опера, оставив позади школярство, столь блестяще высвободилась из пеленок усилиями таких великих композиторов, как Керубини, Лезюэр, Спонтини, Гретри, Бертон. Я нарочно говорю «современная», ибо они открыли путь, которым мы теперь следуем. Конечно, палитра оркестра сильно обогатилась, расширившись за счет целой армии инструментов, так что в музыке наших дней, наверное больше тонкости, оригинальных находок, красочности и живописности, но в ней отнюдь не больше благородства, веры, широты духа, чем в творениях этих суровых пионеров искусства, которое они создавали.

Мегюль стоял в первых рядах, возглавляя движение. Он удостоился всех возможных почестей. Он стал первым музыкантом во Французском институте и первым кавалером Ордена Почетного легиона. Он завоевал безусловное первенство, перед которым даже его соперники, бывшие, впрочем, и его друзьями, склонялись без единого возражения. И как можно было не любить человека, наделенного, помимо редкостного таланта, такими качествами, как доброта, обходительность, дружелюбие? Как утверждает один из его биографов, он привносил обаяние и ум даже в обычное приветствие, обращенное к вам.

Посмотрите же, господа, как может гений светить через века! Прошло уже сто тридцать лет с тех пор, как Мегюль родился в городе Живе, а память о нем все крепнет и ширится. Сегодня мы можем говорить о его апофеозе. И сегодня мы с вами стоим у памятника, что воздвигли ему признательные сограждане. Отдадим должное доброй воле вашего мэра, господина Лартига, и таланту скульптора, господина Круази, так живо представившего нам дорогой славный образ.

Этим памятником вы прославляете не только Мегюля, но прежде всего — самих себя, прославляете Францию. И если мы сетуем одновременно на обширность нашей страны и на ее ограниченность, то статуя великого музыканта — настоящее открытие для тех, кто прибывает к нам, ибо она символизирует искусство на службе Родины, ибо музыканта этого зовут Мегюль, и он написал «Походную песню» — брата-близнеца «Марсельезы», что столь часто в час опасности звала за собой армии Первой республики.

Поверните ее в сторону наших границ — статую музыканта-патриота, чьи пламенные песни вели сынов Франции на защиту священной для них земли. Принесите к ней лиру, украсьте ее розами. Лира — знак его гениальности, розы — нежная его любовь. И не забудьте добавить к ним трубу, возвещающую о победе.

Погребальная речь Амбру азу Тома

22 февраля 1896.

Речь Массне, члена Французского института, от имени Общества композиторов и драматургов.

Господа!

Рассказывают, будто король Франции, стоя над распростертым на земле телом одного из придворных сеньоров, не удержался от возгласа: «Как же он велик!»

И столь же великим кажется нам то, кто покоится здесь, перед нами, ибо он из тех, чей подлинный масштаб оценивают уже после смерти. Кто из нас, видевших, как мирно и спокойно проводил он свою жизнь, погрузившись в мечты об искусстве, из нас, по отношению к кому он неизменно излучал благожелательность и снисходительность, замечал, как высоко надо поднять голову, дабы взглянуть ему в лицо?

Я тот, кому его друзья, собратья по Обществу, доверили печальную миссию восславить этого высокого, благородного артиста, хотя сам бы я больше желал его оплакать, ибо глубока скорбь, особенно наша, его учеников, сохранивших внутри частичку детства; тех, кому он щедро расточал наставления и уроки, отдавая нам через обучение языку созвучий, на котором он сам столь прекрасно изъяснялся, лучшее, что у него было. Эта учеба была одновременно сладостной и суровой, соединяла мед Вергилия с терпким привкусом Данте — это сочетание он великолепно продемонстрировал в прологе к «Франческе ди Римини», произведении, который на последнем концерте в Опере сорвало бурные аплодисменты.

Однако его муза легко приспосабливалась к любым сюжетам, пел ли он о веселой любви тамбурмажора или о трогательных страданиях Миньоны. Она могла взлетать на мрачные высоты шекспировых драм через аттическую грацию Психеи и сны, навеянные летней ночью.

Он, вне сомнения, не принадлежал к числу шумных артистов, что бешено рвут струны лиры и, окутанные облаками таинственных испарений, выкрикивают пророчества перед горящим треножником. Но в искусстве, как и в природе, есть как бурные потоки, нетерпеливо сметающие плотины на своем пути, мало заботящиеся о том, какие разрушения приносят они на близлежащие берега, так и полноводные голубые реки, величественно и покойно несущие свои воды, что орошают плодородные берега, меж которыми они текут. Амбруаз Тома был на редкость благоразумен. Он создал непоколебимый фундамент, на котором прочно установилась его репутация искреннего и порядочного музыканта. И если кое-кто не проявляет в его отношении должного уважения и справедливости, пускай бросит взгляд за наши границы и убедится, с каким почтением, даже обожанием относятся к нему в далеких пределах, коих достигли его произведения, страницы которых стали там частичками французского знамени, и поймет тогда, что надлежит ему делать. И пусть не заглохнут никогда голоса тех, кто несет в дальние края песни нашей страны!