Мои воспоминания - [19]

«Париж, 12 апреля 1873 года.

Сегодня я возвращаюсь к себе в деревню и, пожалуй, сожалею о том, что не повидался с вами до вашего отъезда. Мне хотелось, дорогой друг, сразу поведать вам об удовольствии, что я испытал вчера вечером, и о том, как я рад вашему блестящему успеху.

Поистине, вот произведение глубокое, благородное и в то же время трогательное. Оно очень современно, но вы отлично доказали, что можно следовать по пути прогресса и оставаться при этом ясным, строгим и гармоничным. Вы волнуете, потому что взволнованы сами. И я покорен так же, как все, и более, чем все. Этим вы обязаны высочайшей поэтичности священной драмы. В мистическом сюжете вы, несмотря на обилие мрачных нот, выдержали чистоту стиля и проявили себя колористом, сохранив волшебство и свет.

Радуйтесь, ваше творение вернется и останется навеки.

До встречи, обнимаю вас от всего сердца. Передайте мой горячий привет мадам Массне.

Амбруаз Тома».

Я перечитывал драгоценное письмо. Оно не выходило у меня из ума, столь сладостно и весомо было принесенное им утешение.

Садясь на судно, что должно было отвезти меня на Капри, я все еще предавался приятным мечтам, когда увидел запыхавшегося слугу из гостиницы, где я остановился, он бежал вслед с пачкой писем в руках. Письма были от парижских друзей, радовавшихся моемууспеху и спешивших поделиться со мной этой радостью. К пакету был приложен номер «Журналь де деба». Его прислал мне Эрнест Рейер, в нем была напечатана статья за его подписью с похвалами моему произведению, одна из самых волнующих, какие я когда-либо получал.

Итак, я возвратился в страну, столь сильно опьяняющую своим очарованием, посетил Неаполь, Капри, затем Сорренто — живописнейшие места, пленяющие красотой, овеянные ароматом апельсиновых деревьев, и все это — после самого незабываемого вечера в жизни. Я пребывал в невыразимом восторге. Через неделю мы приехали в Рим.

Едва мы заселились в гостиницу «У Минервы», как получили любезное приглашение на завтрак от директора Французской академии, члена Института, знаменитого художника Эрнеста Эбера. По этому случаю собралось несколько пансионеров. Из открытых окон директорской гостиной, увешанной великолепными коврами Детруа, представлявшими историю Эсфири, мы наслаждались мягким дыханием прекрасного дня. После завтрака Эбер попросил сыграть ему несколько отрывков из «Марии Магдалины», похвалы которой уже долетели к нему из Парижа. На следующий день меня пригласили живущие на вилле пансионеры. Я испытал огромное волнение, оказавшись в той самой столовой со сводчатым потолком, где мой портрет повесили рядом с изображениями других обладателей Большой премии. После завтрака в студии, выходящей в сад, я рассматривал “Gloria victis”[8], шедевр, призванный обессмертить имя Мерсье.

Если же говорить о «Марии Магдалине», признаюсь вам, дети мои, что, как я предчувствовал, это произведение должно было иметь сценический успех. Однако мне пришлось тридцать лет ждать, чтобы это предчувствие сбылось. Все подтверждало мнение, что с этой священной драмой я здорово попался.

Первым отважился поставить ее господин Соже, директор оперы в Ницце. Он снискал успех, а я, в свой черед, отблагодарил его. Нашей первой Марией Магдалиной в театре стала Лина Пакари. Голос, красота, прирожденный артистический талант словно предназначили ее для этой роли, и когда позднее тот же театр давал «Ариану», самой яркой исполнительницей стала опять же Лина Пакари. Ее блестящая театральная биография отмечена непрерывной чередой успехов.

На следующий год мой друг и директор Альбер Карре поставил спектакль в Опера-Комик. Мне повезло привлечь таких исполнителей, как мадам Маргарита Карре, мадам Айно Акте и Салиньяк.

Итак, «Мария Магдалина» вновь зазвучала для меня в Риме, наполненном столь драгоценными воспоминаниями. Мы говорили о ней во время восхитительных прогулок с Эбером по римским окрестностям. Эбер был не только большим художником, но и великолепным поэтом и музыкантом. В этом последнем качестве он выступал в составе квартета, выступления которого часто можно было услышать в Академии. Энгр, тоже бывший директором Академии, играл на скрипке. Когда Делакруа однажды спросили, что он думает об игре Энгра, этот мастер колорита шутливо ответил: «Он играет как Рафаэль».

Как бы ни были прекрасны наши дни в Риме, мы должны были покинуть город, полный дорогих воспоминаний, и вернуться в Париж. Едва я приехал в дом 46 на улице Женераль-Фуа, где я прожил потом более тридцати лет, как мне пришлось заняться пьесой Жюля Адени «Тамплиеры». Я написал уже более двух актов, но все равно ощущал беспокойство. Произведение было интересным, но исторический сюжет вынуждал меня ступить на путь, по которому уже прошел Мейербер. Артман думал так же. Мой издатель был в этом отношении столь категоричен, что я изорвал в клочки две сотни страниц, которые ему предоставил. Донельзя растерянный, не понимая уже, что делаю, я вдруг решил отправиться к своему товарищу по работе над «Марией Магдалиной» Луи Галле, служившему тогда управляющим в больнице Божон. После нашей встречи у меня родился план создания «Короля Лахорского». С покинутого мной костра магистра тамплиеров Жака де Моле я перенесся на небо Индры. И был от этого на седьмом небе!