Мои воспоминания - [14]

Я подхожу к самой интересной части своей поездки, когда, оставив позади Пизу, уютно свернувшись на крыше дилижанса, я следовал вдоль побережья лазурного Средиземного моря, через Специю до Генуи. Что за фантастическое путешествие совершил я по старой римской дороге, пролегающей по гребням обрамляющих берег скал! Я несся, словно в корзине аэростата. Дорога все время повторяла береговые изгибы, время от времени скрываясь то в оливковых рощах, то вздымаясь на горные пики, откуда открывался невообразимо широкий горизонт. Бесконечно разнообразная, но неизменно живописная, она озарялась, пока я ехал по ней, волшебным светом луны, и в нем все казалось таким прекрасным, что об этом можно было лишь мечтать: деревни, порой мерцающие издалека освещенным окном, и море, куда взгляд погружался на невообразимую глубину. И мне казалось, что никогда еще не роилось в моем уме столько проектов и замыслов, как в течение этой поездки, особенно при мысли, что я возвращаюсь в Париж, и моя жизнь там начнется заново.

От Генуи до Парижа я ехал поездом. Как же хорошо спится, когда ты молод! Проснулся я от дрожи. Подморозило. Лютый ночной холод покрыл узорами стекла вагона. Мы проезжали Монтро. Монтро! Почти Париж! Могли я тогда предполагать, что годы спустя приобрету летний дом в этой местности, рядом с Эгревилем? И какой контраст с прекрасным небом Италии, вечно голубым, воспетым поэтами, небом, которое я только что оставил, и этим — темным, серым, унылым!

Моя поездка и мелкие расходы оставили у меня в кармане… два франка!

Какой радостью для меня было приехать к сестре, и какой удачей! Снаружи хлестал ливень, и драгоценные два франка ушли на приобретение необходимого vade шести[7] — зонтика. А ведь во время пребывания в Италии я им почти не пользовался. Найдя защиту от непогоды, я отправился в министерство финансов, где должен был получить деньги за первый триместр нового года. Премиальную сумму выплачивали тогда в виде пособия, по три тысячи франков в год. У меня оставалось еще три года! Какое счастье!

Добрый друг, о котором я упоминал прежде, предупрежденный о моем приезде, снял мне комнату на пятом этаже дома 14 по улице Тебу. От тихой безмятежности комнатки в Академии я перенесся в центр Парижа, оживленный и шумный.

Мой учитель, Амбруаз Тома, представил меня нескольким состоятельным друзьям, которые давали пользовавшиеся популярностью музыкальные вечера. Там я впервые встретил Лео Делиба, его балет «Ручей», поставленный в Опере, принес ему широкую известность. Я видел, как он дирижировал хором, который чудесно исполняли светские дамы, и сказал себе: «Я тоже напишу хор! И его будут исполнять!» Я действительно сделал это, правда, для четырех сотен мужских голосов, и взял первый приз на городском конкурсе Парижа.

В это же время я познакомился с поэтом Арманом Сильвестром. Он случайно оказался моим соседом на империале омнибуса, и постепенно мы сделались лучшими в мире друзьями. Видя, что в моем лице он имеет дело с благодарным слушателем, он рассказывал мне забавные истории, в которых сам он отличился. Но поэт, по моему мнению, из него вышел лучший, нежели рассказчик, и месяц спустя я написал «Апрельскую поэму» на тексты лучших стихотворений из первого его сборника.

Когда я говорю об «Апрельской поэме», мне вспоминается доброе мнение о ней Рейера. Именно он настоял, чтобы я отнес ее издателю. Получив от него лестное рекомендательное письмо, я отправился к Шудену, к которому он меня послал. Будучи наконец принятым богатым издателем «Фауста» после нескольких безуспешных попыток, я не решился показать свою скромную рукопись и был тут же выдворен за дверь. Такой же прием оказали мне издатель Флакслан на площади Мадлен и Брандес, владелец произведений Мейербера. Это казалось мне совершенно естественным. Кто таков я был? Неизвестный талант.

Когда я, не особо опечаленный, возвращался с рукописью в кармане к себе, на улицу Тебу, со мной заговорил высокий молодой блондин с тонким и умным лицом. Он сказал: «Вчера я открыл музыкальный магазин здесь рядом, на бульваре Мадлен. Я знаю, кто вы, и предлагаю издать все, что вы пожелаете». Это был мой первый издатель Жорж Артман. Мне ничего не оставалось, как вытащить «Апрельскую поэму», которой только что оказали столь нелюбезный прием.

Я не получил ни одного су, это верно, но каких денег (если бы они у меня были!) я ни заплатил бы, чтобы быть изданным. Немного месяцев спустя музыканты-любители распевали отрывки из этой поэмы:

Если время так быстротечно,

Пусть оно проходит в любви!

Это не приносило ни почестей, ни денег, только огромное вдохновение.

В Париже свирепствовала холера. Я заболел, и соседи опасались заходить и спрашивать обо мне. Однако мой учитель Амбруаз Тома, извещенный о моем недуге и о том, что я совершенно беспомощен, навестил меня в бедном моем жилище вместе с императорским врачом. Этот отеческий мужественный поступок так меня потряс, что я без чувств рухнул на кровать. Следует добавить, что болезнь прошла быстро, и мне удалось закончить десять пьес для фортепиано, за которые издатель Жиро заплатил мне две сотни франков. По луидору за страницу! Этому любезному издателю я обязан первыми деньгами, заработанными на музыке.