Мои воспоминания - [13]

Я был пансионером Французской академии, и мне следовало тут работать, поэтому в мои намерения не входило давать уроки. Однако очарование девушки сломило мое сопротивление.

Вы, наверное, уже догадались, милые дети, что эта девушка два года спустя стала моей обожаемой супругой, неизменно внимательной, а порой и обеспокоенной спутницей жизни, свидетельницей моих слабостей и периодов душевного подъема, всех моих печалей и радостей. Вместе с ней я поднимался по длинной лестнице жизни, которая, подобно той, у Арачели, этого небесного алтаря[6], напоминающего в Риме о том, что райские небеса всегда ясны и безоблачны, вела меня дорогой, иногда трудной, где розы расцветали среди шипов. Не так ли обычно бывает в жизни?

Но я забыл, дети мои, что пишу для вас мемуары, а не исповедь!

Ежегодный праздник пансионеров состоялся, как обычно, весной в Кастель-Фузано, деревеньке рядом с Римом, в трех километрах от Остии, стоящей посреди чудесного леса, где сосны перемежались с зеленеющими дубами. Об этом дне у меня сохранилось особенно приятное воспоминание, так как я мог привезти в это несравненное место свою невесту и ее родителей.

Здесь, на прелестной улочке, вымощенной античными плитами, я припомнил историю, рассказанную Гастоном Босье в его «Археологических прогулках», о двух несчастных молодых людях, Нисе и Эвриале, которые, на свою погибель, были замечены вольсками, следовавшими из Лаврента к Турну с частью войска.

Мысль, что в декабре мне придется покинуть виллу Медичи и возвратиться во Францию, так как два года моего пансионерства завершаются, повергала меня в глубокую печаль. Мне хотелось еще раз увидеть Венецию. Я провел там два месяца, забросив на это время работу над черновиком Первой сюиты для оркестра.

Вечерами я записывал прекрасные и странные звуки, издаваемые австрийскими трубами в час закрытия дверей. Я использовал их двадцать пять лет спустя в четвертом акте «Сида».

17 декабря товарищи прощались со мной, не только за последним грустным ужином, но и позднее, на вокзале. Весь день я собирал вещи, глядя на постель, где больше не буду спать. Все памятные вещицы двух римских лет: барабан из-за Тибра, моя мандолина, деревянная статуэтка Девы Марии, несколько веточек из сада виллы — присоединились к пожиткам в моем багаже, чтобы прошлое это жило вместе со мной. Французское посольство записало их в дорожные издержки.

Мне не хотелось отходить от окна, пока солнце совершенно не исчезло за куполом Святого Петра. И мне казалось, что сам Рим погружается во тьму, прощаясь со мной!

Глава 7 Возвращение в Париж

Товарищи, собравшиеся на вокзале Термини, что рядом с термами Диоклетиана, не расходились до тех пор, пока уносивший меня поезд не скрылся за горизонтом. Счастливцы! Они сегодня будут спать здесь, в Академии, тогда как я, одинокий, разбитый сопутствующими отъезду волнениями, продрогший от резкого, леденящего декабрьского холода, падаю от усталости, кутаясь в плащ, который служил мне все время пребывания в Риме, заворачиваясь в обрывки воспоминаний.

К середине следующего дня я был уже во Флоренции. Мне хотелось в последний раз взглянуть на этот город, где находится одно из богатейших в Италии собраний произведений искусства. Я отправился в палаццо Питти, одно из чудес Флоренции. Когда я шел по его галереям, мне казалось, что я не один, что со мной рядом мои товарищи, я вижу их восторг, их восхищение шедеврами, коими доверху набит прекрасный дворец. Я вновь увидел Тициана, Тинторетто, Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэля. Каким горящим взглядом созерцал я «Мадонну под балдахином», живописный шедевр Рафаэля, затем «Искушение святого Антония» Сальватора Розы в зале Одиссея, а в зале Флоры — «Венеру» Кановы на вращающемся постаменте. Рембрандт, Рубенс, Ван Дейк также привлекали мое внимание.

Из палаццо Питти я вышел лишь для того, чтобы попасть под очарование палаццо Строцци, великолепнейшего образца флорентийских дворцов; более всего известен ныне его карниз, выполненный Симоне дель Поллайоло. Посетил я и сад Боболи рядом с палаццо Питти, который рисовали Триболо и Буонталенти. И завершил день прогулкой в месте, именуемом флорентийским Булонским лесом — парке Кашине, у восточного выезда из Флоренции, между левым берегом Арно и железной дорогой. Прогулки здесь предпочитают флорентийские модники и модницы, ибо Флоренцию не зря прозвали «итальянскими Афинами».

Мне вспоминается, что был уже вечер, часов у меня не было, так как я по рассеянности забыл их в гостинице, и мне пришла в голову мысль спросить встреченного по пути местного жителя, который час. Его ответ оказался так поэтичен, что его трудно забыть. Вот его перевод: «Семь часов. Воздух еще дрожит!»

Я уехал из Флоренции, чтобы продолжить обратный путь через Пизу. Пиза показалась мне такой безлюдной, словно там пронеслась чума и произвела страшные опустошения. Когда думаешь о том, что в Средневековье она соперничала с Генуей, Флоренцией, Венецией, поневоле разделяешь скорбь, в которую она погружена. Около часа я был совсем один на соборной площади, с любопытством осматривая три выдающих строения, придающие ей особую живописность: Пизанский собор, колокольню, более известную под названием «Падающей башни», и наконец баптистерий. Между собором и баптистерием простирается знаменитое кладбище Кампо-Санто, земля здесь привезена из Иерусалима. Мне казалось, что падающая башня только и дожидается моего посещения, чтобы разрушиться окончательно. Но нет! Никогда еще она, в своем точном наклоне, благодаря которому Галилей осуществил свои прославленные эксперименты с законом притяжения, не представлялась столь основательной. И это отлично подтверждало то, что семь огромных колоколов громко вызванивали тут каждый день на все лады, но не могли поколебать прочность конструкции.