А потом пошло веселье. Не из театров городских приехали артисты, хотя, говорят, они тут и частые гости. Свои самодеятельные мастера давали концерт. Да такой, что столичные товарищи могли бы позавидовать. Плясали задорно и пели от души.
Под конец вышли на сцену пожилые мужчины во главе с дедом Бабо — в черкесках и при кинжалах. Среди почтенных старцев я, к великой своей радости, узнала и тех, кто в наших горах сочинил первую песню о Ленине. Ту самую, которую собирались сейчас петь. Слева и справа к старикам подошли парни и девушки. Будто молодые листочки на мудром и крепком дереве. Свет в зале погас, на сцене стало медленно всходить алое солнце; раздвинулся занавес, и открылся глазам большой портрет Ильича. Ленин указывал рукой в сторону горных вершин. Раздались аплодисменты, дирижер взмахнул палочкой… И Бабо первым затянул песню. Созрыко подхватил, а за ним — и весь хор.
Вечером солнце за землю уходит,
Осенью в поле чернеет трава,
Все изменяется, все проходит,
Но память о Ленине вечно жива…
Та же песня и те же слова. Хотя нет, одно все же другое. Раньше пели, что «память о Ленине будет жива…». Люди хотели этого. Теперь поют: «Но память о Ленине вечно жива…» Время проверило человеческие души. И время отмерило бессмертие великому человеку.
Вдруг весь зал, все присутствующие подхватили песню. И я пела, и катились почему-то слезы по моим щекам, и встала передо мной моя жизнь — от первого дня, в беде и радости. И спросила я себя: хотела бы ты — будь это в твоей воле — иметь другую судьбу — полегче и поспокойней? Нет, ответила я. Моя судьба нелегкая была, но это судьба моей страны, моей партии. И я счастлива…