Могрость - [11]

Аня помнила кладбище зеленым и многолюдным. В последний раз она плелась здесь в тумане температуры пять лет назад, на Пасху. Без зелени памятники выстраивались в гранитно-мраморный лабиринт. С каждым новым шагом Аня быстрее отдергивала взгляды от надгробий. Лица суровых стариков, серьезных мужчин, улыбающихся женщин, ангелочки на надгробиях детей. Эпитафии сливались в плач. Перед глазами роились мрачные иллюзии – моменты, когда жизни этих людей остановились, выровнявшись двумя датами. Горе вонзило когти под сердце, и ознобом пробилась в подкорку неотвратимость смерти.

Подняв взгляд, Аня осознала, что стоит у свежей насыпи земли. Над цветущим венками холмом возвышался деревянный крест с надписью: «Алиева Виктория Кирилловна». Та девочка, одноклассница Вити. На погосте серо-черного траура яркие, до рези в глазах, искусственные цветы хранили напоминание о молодости, упрятанной под толщу глинистой почвы.

Ветер качнул атласные ленты с надписями соболезнований. Лампадка скатилась с холма прямо под ноги. Аня инстинктивно обернулась. В нескольких метрах за спиной на тропе стояла собака. Крупная немецкая овчарка в желтом ошейнике. Явной угрозы не исходило, но Аня похолодела от страха. Откуда здесь пес?

В мертвой тишине не различалось ни звука, и Аня стояла тихо, сжимая пакет с липким мармеладом в кармане. Собака смотрела на нее изучающе, неотрывно. Хотелось рвануть прочь, но Аня боялась шелохнуться. Справа, в шагах десяти за дырой в кладке, чернели голые ветви разросшейся сирени. Среди сирени едва различался терн. Похоже на северо-западную окраину кладбища. Насколько далеко я зашла? Аня сделала неуверенный шаг в сторону, слабо припоминая советы в опасных ситуациях. Собака лишь слегка пригнула голову, удерживая ее взглядом.

Бросится. Если я побегу, она настигнет за минуту. Аня сделала один робкий шаг в сторону. Там, за зарослями удастся скрыться. Там можно вооружиться палкой.

Аня нерешительно крутнулась, оглядываясь, но избегая прямо смотреть на собаку, – наблюдая за той вскользь, с напускным безразличием. Подобное оцепенение могло случиться с ней только на кладбище, у свежей могилы. Хозяина по-прежнему не наблюдалось. Все инстинкты ошалело вопили: беги! Но вот овчарка дернулась – вслед вздрогнула Аня. Пес повел носом по воздуху, развернулся и трусцой побежал вглубь кладбища. Когда он скрылся за братской могилой, Аня прытко юркнула в заросли сирени. Царапая руки о колючки терна, она торопливо выбралась на пустырь перед лесом.

Лучше шагать по грязи, чем среди могил. Пустырь делила пополам грунтовая дорога из леса – короткий путь на федеральную трассу. Снег рыхло белел в ложбинках зерном. Аня шагала по сухостою вдоль дороги, надеясь невредимой добраться к людям.

Спустя минут пять быстрой ходьбы за спиной возник шум приближающегося автомобиля. Аня отдалилась от кривой колеи дороги без оглядки. Автомобиль, как назло, сбавлял ход вровень с ней.

– Подвезти? – услышала она знакомый голос.

В открывшемся окне нечетко просматривалось лицо Сыча. Аня с облегчением выдохнула, впервые настолько обрадовавшись встрече с ним. Сыч открыл переднюю дверцу, приветливо поздоровался, и она заспешила к авто.

– Не ожидала здесь встретить кого-нибудь, – нарушила молчание Аня, когда паника унялась и автомобиль съехал с пригорка.

– И я. Гуляешь?

Сыч смотрел впереди себя, плохо скрывая недоумение.

– Я хотела проведать могилу тети. Но там заблудиться можно.

– Позвала бы брата.

– После школы он психованный.

Сыч понимающе кивнул.

– Как он? Справляется? – вдруг проявил участие.

– С трудом.

Аня смотрела сквозь лобовое стекло и не замечала дороги, раздумывая о том, что время подтачивает память, но не горе. На зеркале заднего вида болтался мешочек с освежителем. Печка жгла воздух. Камфорные эфиры напоминали погребальные благовония, из которых устойчиво раз за разом проступала гарь: горкло-древесный дымок, характерный для степных пепелищ.

– Кладбище стало шире, – жаловался Сыч. – Даже лес рубят с окраины.

Она чихнула, и извинившись, заметила:

– Сирень разрослась. Там… там собака бродит. – Аня покосилась на каменную кладку кладбищенского ограждения. – Среди могил.

Сыч напрягся:

– Собака? – и заглянул за попутчицу.

– Не здесь. Среди могил. Овчарка в желтом ошейнике. Кому пришло в голову выгуливать ее на кладбище!

Аня невольно покосилась на запястье Сыча – на кожаном ремешке болтался завиток окислившейся бронзы.

– Она напала?

– Нет. Нет, просто… жутковато с ней находиться… там. А ты?..

– Я из Южанки.

– Ого!

– Да, навестил родственников.

– Ты в автосервисе работаешь? Как поживает Марина Федоровна?

– Дядю похоронили, – ответил Сыч дороге. – Больше года уже. Тетя сразу уехала к брату.

– Соболезную. – Аня царапнула ноготком рукав куртки. – А Настя?

– В Питере. Мастерскую и магазин теперь я держу. Точнее, поддерживаю.

– Один?

– Нет, с другом дяди. Мать отказалась переезжать. После смерти отца ей здесь нездоровится.

Аня провела заунывным взглядом деревья за мостом:

– Как я ее понимаю.

Они повернули на Сажной, и Аня отвлеклась на размышления. Получается, в доме Глотовых теперь обосновался Сыч. Племянник. Марина Федоровна вместе с Диной работали в школе, первая – учителем истории, вторая – библиотекарем. Они неплохо ладили, вместе создавали школьный музей. А вот с мужем Марины Федоровны, местным предпринимателем Касьяном Глотовым, у Дины отношения не клеились. Он был человеком хозяйственным, но хамоватым, вспыльчивым и грубым. Лет до двенадцати Аня считала его охотником, настолько часто он появлялся с ружьем в лесу, иногда – с заикающимся братом, лесничим Фомой Сычевым, отцом Кости. После смерти отца мать забрала Костю, переехала к родителям за шестьдесят километров, в станичный городок Южанку. Но Сыч уже сдружился с местным хулиганьем, и все каникулы гостил у родни в Сажном. Дядя ему бездельничать не позволял: гонял с мелкими поручениями, в мастерской приплачивал, учил охоте. Поначалу отечески опекал, но где-то в классе десятом отношения с племянником разладились вдрызг. Сыч отличился в нескольких драках с задержанием, и дядя его выставил.