Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век - [12]
Белье шахтерское грязное, а норма — сорок штук за смену выстирать. Они стали не выполнять норму, все меньше и меньше стирают, забастовка — в отместку мне, что мужиков гоняю.
Шахтеры вымоются, а надевать нечего, белья не хватает. Они — на меня. А где я возьму? Не гонять мужиков — совсем бардак получится, какая там норма!
Я к Зотникову. А он говорит: «Меня это не касается. Заставь выполнять». А как? Я запер наружную дверь прачечной: «Пока насчет нормы не договоримся, не отпущу».
Кончилась смена, я дверь не отпираю. Они хохочут, песни поют. Утром зовут меня для переговоров.
Я вошел, вдруг — удар! Упал, а там вода, скользко. Они начали меня бить. Наконец поднялся, ударил одну, другую… Снова упал, девки навалились — голые, распаренные, осатанелые, — и я понял, что меня убивают. Надо спасать жизнь. Луплю их в ответ, но голая орда все прибывает. Знаешь, что спасло меня? Истерика. Одна: «А-а-а!» — упала и начала биться, за ней вторая, третья… Они ведь нервные, взвинченные. Истерика заразительна, началась массовая…
И вдруг дверь нараспашку — надо же! — начальство с ромбами. Костанжогло — начальник всех лагерей, за ним свита.
А тут — вой, пар, грязь! Голые ведьмы к нему: «Вот, начальник, нас избивают! Глядите, кровь!» Конечно, кровь, когда борьба не на жизнь, а на смерть…
Я говорю: «Они меня убивают».
Костанжогло смотрит на девок — они же актрисы! — и мне: «У нас в лагерях не бьют».
А я стою весь в синяках, тоже в крови, сердце заходится, уже тогда неважное было.
Отправили меня на общие, в мокрый забой. Тяжело, но все лучше, чем с девками.
Потом Зотников меня опять выручил, поставил на лебедку: включать — выключать. В помещении тепло, чисто. Шахтеры, пока ждут разгрузки, набиваются ко мне в комнату. Я их не гнал, и они в благодарность песни блатные пели, истории всякие рассказывали.
Они тогда не голодали. Пайка была 800 граммов. А на разгрузке вольные женщины работали, из окрестных деревень, на воле уже голод был.
Один блатной мне рассказал, что купил вольную женщину за пайку. «Я ее… а она хлеб ест. «Хоть бы подождала!» — говорю. — «А ты потом отымешь!» — говорит».
На лебедке я до самого освобождения доработал. Освободили меня 5 декабря 1932 года, досрочно месяца на два. Про мой срок там вообще говорили: «Этого на экскурсию прислали».
Ох, какая это была ночь перед освобождением, какая ночь! Не мог рассвета дождаться…
Зотников мне всю новую одежду выдал, фотографию свою подарил — до сих пор она у меня — с надписью: «Молодому арестанту от старого каторжника». А сам остался досиживать-дослуживать свой десятилетний срок.
Я как на крыльях летел, казалось, нет ничего милее свободы…
В Москве пошел к своей еще челябинской подруге Ляльке. Лагерную одежду продал, купил другую.
Неделю прожил у Ляли на Маросейке, вдруг — звонок по телефону: «Говорят из ОГПУ, не могли бы прийти завтра в такую-то комнату? Пропуск будет внизу».
Я обомлел. Уже узнали, где я остановился. Так быстро?
Иду. Что и говорить, знакомое здание. Принимает меня женщина миловидная. Очень приветлива: «Мы знаем, что вы отбыли срок. Мы вас врагом не считаем. Мы вам верим. Давайте снова к нам, в оперативный отдел. Дадим комнату, прошлое забудем. Согласны?» — «Согласен», — говорю. — «Приходите завтра оформляться».
А я в тот же вечер рванул к вам, в Таганрог. И все. Как ни странно, меня не разыскивали.
Теперь: роковым или удачным для меня было, что Виктор отнял мою комнату? И я таким образом получил возможность «провалить конспиративную квартиру»?
Много раз я возвращался к этой мысли и убежден: это просто счастье, что так случилось! Ведь чуть позже я мог загреметь со всеми «людьми Ягоды» на долгий срок или пошел бы под расстрел! Еще хуже — мог сделать эту карьеру. А что? Молодой, идейный, энергия так и прет… Черт-те что мог натворить! Виктор-то Морозов — крупный начальник в лагерях…
Матильда не из романа
Домработницы у нас в доме менялись. Это происходило по маминой вине. Как только появлялась очередная девушка, которую гнал из деревни голод, мать начинала объяснять ей, что в наше время в домработницах прозябать глупо, надо идти учиться, устраивала ее на рабфак и строго следила, чтобы она не пропускала занятий.
Хорошо помню Анюту, статную, чернобровую, сметливую. Поначалу она била посуду, икала и хихикала в рукав. Мама стала учить ее манерам, сама Анюта прилежно читала рабфаковские книжки, и через год ее было не узнать.
В это время матери пришлось уехать в Ленинград лечить заикание, а у отца врачи нашли нервное истощение и предложили лечь в местную водолечебницу, которая еще носила имя прежнего владельца — доктора Гордона.
По стечению этих обстоятельств можно судить, что жизнь моих родителей в тридцать втором году была насыщена, как сказали бы теперь, «отрицательными «эмоциями».
Родители решились оставить меня на попечение Анюты.
Раз в неделю Анюта водила меня к отцу. В самой архитектуре водолечебницы Гордона была целительная красота. Тротуар перед зданием выложен не известняковыми, а мраморными плитами: прохожий невольно тут замедлял шаги. Глубоко в саду — флигель для живущих пациентов. Тишина там была необыкновенная. Каждая палата отделена тамбуром. Доктор Гордон знал свое дело. Инерция этого дела, как ни странно, продолжала существовать.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.
Заговоры против императоров, тиранов, правителей государств — это одна из самых драматических и кровавых страниц мировой истории. Итальянский писатель Антонио Грациози сделал уникальную попытку собрать воедино самые известные и поражающие своей жестокостью и вероломностью заговоры. Кто прав, а кто виноват в этих смертоносных поединках, на чьей стороне суд истории: жертвы или убийцы? Вот вопросы, на которые пытается дать ответ автор. Книга, словно богатое ожерелье, щедро усыпана массой исторических фактов, наблюдений, событий. Нет сомнений, что она доставит огромное удовольствие всем любителям истории, невероятных приключений и просто острых ощущений.
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Оценки личности и деятельности Феликса Дзержинского до сих пор вызывают много споров: от «рыцаря революции», «солдата великих боёв», «борца за народное дело» до «апостола террора», «кровожадного льва революции», «палача и душителя свободы». Он был одним из ярких представителей плеяды пламенных революционеров, «ленинской гвардии» — жесткий, принципиальный, бес— компромиссный и беспощадный к врагам социалистической революции. Как случилось, что Дзержинский, занимавший ключевые посты в правительстве Советской России, не имел даже аттестата об образовании? Как относился Железный Феликс к женщинам? Почему ревнитель революционной законности в дни «красного террора» единолично решал судьбы многих людей без суда и следствия, не испытывая при этом ни жалости, ни снисхождения к политическим противникам? Какова истинная причина скоропостижной кончины Феликса Дзержинского? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в книге.
Воспоминания Раисы Харитоновны Кузнецовой (1907-1986) охватывают большой отрезок времени: от 1920-х до середины 1960-х гг. Это рассказ о времени становления советского государства, о совместной работе с видными партийными деятелями и деятелями культуры (писателями, журналистами, учеными и др.), о драматичных годах войны и послевоенном периоде, где жизнь приносила новые сюрпризы ― например, сближение и разрыв с женой премьерминистра Г. И. Маленкова и т.п. Публикуются фотографии из личного архива автора.