Моё печальное счастье - [27]

— Чтобы забыться… Мужчины уж так устроены, Луиза. Много интрижек, а любовь всего одна.

— И кто ваша любовь, Тельма?

— Да.

Я никогда бы в это не поверила. Джесс, влюбленный в свою жену! А ведь так хладнокровно перенес ее гибель. Я не знала, что сказать. Я видела, что он искренен, жалеет меня и тяготится этой сценой.

— Что со мной будет? — пролепетала я.

Все было кончено. «Остров» уже погружался в сажу Леопольдвиля. Я чуяла запах завода Риделя, передо мной замаячил телевизор Артура и бисерный абажур в кухне, под которым мама, шевеля заячьей губой, пересчитывала кусочки сахара, чтобы узнать сколько их в килограмме.

В тот день, когда я появилась здесь, Джесс уверял меня, что мои семнадцать лет стоят сорок миллионов долларов; сейчас я была готова уступить их по дешевке, даже отдать задаром.

— Месье Руленд, что мне теперь делать?

— Вы еще так молоды!

Ну так и есть! Сколько раз я уже слышала этот припев!

Я молода, согласна. А что дальше? Не в этом ли настоящая драма? Обладать молодостью и не знать, что с ней делать? Молодостью, которой суждено хиреть под грязным небом заштатного городишки! Молодостью, которой однажды вечером воспользовался любимый мужчина… по слабости и от которой он отказывается на следующее утро.

Сожженный пеньюар, разбитый проигрыватель криком кричали о моей катастрофе.

— Что до моей молодости, месье Руленд, суньте и ее в топку, раз уж на то пошло!

— Пойдемте наверх! — сказал он.

Последний раз проворчав, огонь начал угасать. Я последовала за Джессом. Солнце между тем взошло, и дневной свет пробивался сквозь щели притворенных ставней. Гостиная, где накануне я испытала сумасшедшее счастье, утопала в фиолетовой тени.

Я смотрела на нее, не узнавая. Невозможно было представить, что я была любовницей Джесса и что все уже в прошлом. Я говорила себе, что если бы провела ночь в его объятиях, он не осмелился бы так вести себя утром. Все могло быть иначе. Только теперь уже слишком поздно.

Слишком поздно!

— Объясните мне, месье Руленд.

— Что?

— Я никак не могу понять вашу любовь к жене!

Он плеснул себе виски. Бутылка все еще стояла на потертом ковре.

— Вы никогда этого не поймете, Луиза.

— Вы думаете?

— Любовь других людей всегда кажется странной…

— Однако мадам многое объяснила мне.

— Что именно?

— Она рассказала о ребенке, которого вы желали и которого она не смогла вам дать. Она говорила, что ваша жизнь вдвоем похожа на прогулку в зимнем лесу.

— Она так говорила?

— Да. Видите ли, что мне трудно понять, так это почему вы держались за нее — пьянчужку, шлюху!

Он буквально бросился на меня и так тряханул, что я ударилась головой о стену.

— Я запрещаю вам! Запрещаю, Луиза!

И он добавил что-то по-английски, охваченный гневом до такой степени, что был не способен выражаться иначе.

— Отпустите меня, месье Руленд! Вы делаете мне больно!

Мой вопль доказал больше, чем что-нибудь иное, что между нами все кончено. Я называла его месье Руленд — не Джесс.

— Я ухожу от вас, — прошептала я. — Вы этого теперь хотите?

Он отрицательно покачал головой, подкупленный моим вновь обретенным спокойствием.

— Нет. Оставайтесь… Я только хочу, чтобы все было, как прежде.

— Чтобы я была прислугой? Только прислугой, да?

— О'кей!

Он поднялся принять душ. И когда час спустя уехал, не попрощавшись, я не была уверена, что когда-нибудь еще увижу его.

17

Он не появлялся почти двое суток. Поведать вам, что я испытала в ту ночь на «острове», прислушиваясь, не заскрипит ли песок на дорожке под его шагами, невозможно.

По мере того как летели часы, улетучивалось и мое озлобление. Я забыла об утренней сцене и думала только о той безбрежной любви, какой он одарил меня. Он пожалел о своей «слабости» после, но тогда, я отлично это знаю, он испытал то же абсолютное счастье, что и я. Раздумывая над этим, я пришла к заключению, что его ярость в подвале была почти что проявлением любви ко мне. Проведя ночь с Дженнифер, он не впал бы в подобный гнев. Он не тронул бы ни проигрывателя, ни пеньюара, так как интрижка с ней показалась бы ему банальным происшествием. Со мной дело обстояло по-иному. Ничего другого себе в утешение я придумать не могла.

На следующий день в девять утра я позвонила в НАТО, чтобы что-нибудь узнать. Меня отсылали от бюро к бюро до тех пор, пока я не услышала его голос, его дорогой голос.

По телефону акцент его был ощутимее.

— Я слушаю…

— Это вы, месье?

— А, Луиза…

— Извините меня, я хотела только узнать…

Я положила трубку. Он был жив, остальное не было столь важным. Мне было наплевать, если бы даже он провел ночь у этой манерной блондинки. Эта девица стоила одной, может быть, двух ночей, но не больше.

И действительно, к вечеру Джесс вернулся один… к нам, как если бы возвратился после долгого путешествия. Мы рассматривали друг друга взволнованно и очень внимательно, будто стремились оценить, в какой мере оба изменились.

— Хелло, Луиза!

— Да.

— Почему вы бросили трубку утром? Вы рассердились?

— Нет, я была счастлива. Я очень боялась…

— Чего?

— Не знаю. Настоящий страх невозможно объяснить. Что вы хотите на ужин?

— Все равно.

Были открыты консервы. По системе Тельмы. В конце концов, она не была так уж неправа. Вот уже некоторое время я прибегала к запасам в шкафу, это я-то! И снова появились полотенца сомнительной свежести, брошенные на кран душа, расчески, воткнутые в мыло, на мебели скапливалась пыль. Да, в общем, пыль не такая уж плохая вещь. Это грифельная доска времени. Кончиком пальца на этой серой пудре можно писать самые безумные слова, такие, например, как «Джесс, я люблю тебя». Можно рисовать и сердца, подобно тому, как их вырезают влюбленные на стволах деревьев… Переплетенные инициалы — Д и Л, Джесс-Луиза. Месье не замечал, как мы скатывались в беспорядок. Мужчины никогда не отдают себе полного отчета в том, что их окружает. Возможно, их глаза устроены таким образом, чтобы видеть картину в целом. Детали ускользают от них.