Моё печальное счастье - [22]

Санитар с недовольным видом удалился. Быть может, он ожидал чаевых, но отблагодарить его Джессу даже не пришло в голову. Он опустился на тот самый диван, на котором когда-то дурачился с мадам.

— Я счастлива, что вы вернулись, месье…

Молчание. Равнодушный взгляд его обежал комнату. Неужели он и здесь собирался уставиться в потолок!

— Как вы себя чувствуете?

Надо пожить с иностранцами, чтобы обнаружить, в какой мере французский язык может быть двусмысленным. Когда кого-то обучают французскому, ему объясняют, например, что глагол «чувствовать» означает «вдыхать аромат», «ощущать запах». Его забывают предупредить, что в возвратной форме этот глагол приобретает совсем другой смысл.

Джесс хорошо говорил по-французски, но некоторые выражения, подобные этому, ему не давались.

— Я… Как вы сказали?

— Вам больно?

— Да нет, ничего…

И он добавил нечто совершенно меня ошеломившее:

— Когда я играл в бейсбол, мне доставалось похуже!

— Я хотела кое-что спросить у вас, месье…

Ох, уж этот все понимающий взгляд!

— Вы думаете вернуться в Америку?

— Зачем?

— Учитывая, что мадам…

— Нет, Луиза, я остаюсь.

Голова моя наполнилась радостной музыкой. На его бледном лице появилась едва уловимая улыбка.

— Моя мать была здесь, месье.

— Да?

— Она приходила выразить соболезнование.

— Спасибо.

— Она также хочет, чтобы я вернулась домой.

Надо было сейчас же разрешить возникшую проблему. Мне не хотелось, чтобы надо мной висела угроза. Лучше сразу на что-то решиться, чтобы потом не ломать себе голову.

— Почему она хочет вашего возвращения?

— Она говорит, что девушка не должна оставаться с одиноким мужчиной.

— Почему?

Свойственное ему чистосердечие! Жалко, что мама не слышала его вопроса.

— Ну, как вам сказать…

Мне стало стыдно. Я подумала, что тело Тельмы еще не предано земле, даже не положено в гроб, а я пристаю с глупостями, при этом лицемерно кокетничая.

— Ах, вот в чем дело, — вздохнул Джесс. Он поглаживал небритый подбородок, начинавший обрастать рыжей щетиной.

— Вы собираетесь послушаться матери?

— Нет, месье, я останусь здесь так долго, как вам будет угодно.

— Тогда в чем же дело?

— Я несовершеннолетняя, и если мать станет настаивать…

Здоровой рукой он как бы дал шлепок невидимому животному.

— Она не станет настаивать. Вы хорошо знаете, как ее можно убедить.

Ничуть не смущаясь, он потер большим пальцем об указательный.

Деньги! С ума сойти, как американцы уверены в могуществе доллара.

— Спасибо, — сказала я, опустив голову. — Вы не хотите прилечь?

— Нет, я должен заняться некоторыми вещами…

— Разумеется. Могу я помочь вам?

— Можете. Нам обоим предстоит большая работа.

— Скажите… Скажите, мадам похоронят в Америке?

— Да.

— Вы не поедете на похороны?

— Нет. Капеллан штаб-квартиры НАТО отслужит здесь заупокойную мессу.

Он с трудом поднялся и подошел к проигрывателю. Все было готово, чтобы запустить его, стопка пластинок лежала рядом. Мне показалось, что он включит его, и я остолбенела. Но Джесс схватил пластинки и швырнул их в камин.

— Так же надо поступить и со всем остальным, Луиза.

— Я не понимаю.

— Надо собрать вещи моей жены и раздать их бедным.

— Всю одежду?

— Да, всю. И остальное тоже — мелочи, белье… Все!

Он облокотился о камин, уткнулся лбом в изгиб руки и стал что-то говорить по-английски. Должно быть, то были стихи, судя по ритмическому звучанию фраз. Я заплакала, охваченная внезапной, бьющей через край жалостью. Он страдал на свой и только ему свойственный манер, Джесс Руленд.

13

Во второй половине дня явилась полиция, начавшая расследование. Под словом «полиция» я имею в виду комиссара Леопольдвиля, того, что присутствовал на вечеринке и, похоже, попал под чары мадам. Вся эта история с отрытым переездом, который должен был быть по всем правилам перекрыт, стала предметом пересудов по всей округе. Парижские газеты смаковали подробности и, сами понимаете, нарасхват продавались у нас.

Главное было установить, что за преступная рука подняла шлагбаум, так как Маньенша в данном случае была ни при чем. Двое вокзальных служащих, возвращавшихся домой после работы в час сорок, официально засвидетельствовали, что к этому времени переезд был закрыт. К подходу же экспресса, то есть к часу сорока шести, его открыли. Предполагали, что какой-нибудь автомобилист в спешке за несколько минут до появления Рулендов, поднял шлагбаум, не потрудившись потом опустить его.

Джесс принял комиссара в гостиной, предложил ему виски и сигару. Тот неловко сидел на стуле, положив фетровое кепи на колени. За исключением пьяных драк у нас ничего особенного не происходит, поэтому сюда обычно назначают молодых полицейских, чтобы они привыкали к административной рутине.

Оставив их наедине, я нарочно неплотно притворила дверь в коридор. Делая вид, что занята уборкой, я постаралась не пропустить ни слова из их разговора. Комиссар начал с того, что выразил соболезнование, а потом сразу же перешел к делу:

— Господин Руленд, я хочу, чтобы вы рассказали мне о случившемся со всеми подробностями.

— Это не займет много времени, — спокойно ответил Джесс. — Я возвращался из Парижа, моя жена задремала… В момент, когда я въехал на переезд, я увидел справа огни. Я только и успел понять, что это поезд… Я, должно быть, затормозил. Это было ужасно, господин комиссар.