Моё печальное счастье - [20]

— Как это все ужасно…

— Да, милосердная сестра.

Джесс лежал в палате второго этажа вместе с еще одним больным — длинным, худым и желтым стариком с белыми усами; тот не спал и молча разглядывал соседа. Царапины на лице Джесса были замазаны зеленкой, его было не узнать. Голова, утонувшая в огромной подушке, показалась мне совсем маленькой и нежной, как золотистая головка ребенка!

— Хелло, Луиза!

Голос остался голосом мужчины, мужественного, стыдившегося своей слабости и старавшегося сохранить невозмутимость.

— О, месье…

Я остановилась в ногах кровати, не в силах подойти ближе. При виде его, живого, в этой безликой постели у меня закружилась голова.

— Вы знаете что-нибудь о моей жене?

Пожилая монахиня приблизилась к нему. Когда она двигалась, от ее одежды исходил запах эфира. Она села на край кровати и взяла Джесса за руку. Он тотчас все понял.

— О, я понимаю, — пробормотал он.

Я ждала, не заплачет ли Джесс. Но он оставался недвижим, только поднял взгляд к потолку, и это я разразилась рыданиями.

Мы оставались у его изголовья около часа; он не бросил нам ни одного взгляда, не произнес ни слова. Время от времени сосед по палате кашлял, и только это нарушало то двусмысленное оцепенение, в которое мы все глубже погружались. Даже на сестру, по-видимому, подействовало тревожное и гипнотическое состояние этого охваченного отчаянием мужчины. Что происходило в нем, что скрывала бесстрастная маска? О чем вспоминал он? Что за мучительные думы преследовали его? Мы понимали: он мысленно отправился в далекое странствие, он вновь проживал свою жизнь с Тельмой и старался освоиться с тем, что его жены больше не существует.

На наших глазах совершалась метаморфоза. И хотя внешне это было незаметным, последствия могли стать непредсказуемыми.

Мы ждали, от всей души сочувствуя этому состоянию, напоминавшему прострацию. Наконец месье Руленд глубоко вздохнул, как математик, которому внезапно пришло решение труднейшего уравнения.

— Когда я смогу выйти отсюда? — спросил он у сестры.

— Через два-три дня, возможно и раньше; подождем, что скажет главный врач, он осмотрит вас завтра утром.

Он жестом дал понять, что согласен.

— Луиза?

— Да, месье!

— Вы, наверное, вернетесь к родителям?

— Нет, месье, с вашего разрешения я вернусь к вам в дом.

— Совсем одна?

Я вздрогнула. «Остров» теперь был уже не тот. Я вспомнила о ставне, бьющейся о фасад дома, о завывании ветра в камине…

Особенно отчетливо я представила бутылку виски Тельмы, ее стакан, махровый пеньюар…

— Да, одна, месье.

— Что вы будете делать?

— Я наведу порядок, пока вас не будет.

Он успокоенно качнул головой.

— Очень хорошо.

Это было все. Я не знала, должна ли пожать ему руку, но сам он не шелохнулся, и я пошла, обернувшись на пороге палаты. Он снова смотрел в потолок. Машинально и я взглянула туда же. Это был банальнейший белый потолок со стеклянным плафоном.

Думал ли когда-нибудь Джесс Руленд, что однажды перед ним пройдет картина его жизни на таком жалком экране?

12

Как видно, Артур узнал обо всем от соседей по дороге на работу. Он вернулся назад, чтобы предупредить мать, и не было еще восьми часов, когда она появилась у Рулендов. При полном параде, представьте себе. Она даже подкрасила губы, что делало менее заметным ее природный изъян. Я еще спала, так как легла около пяти утра. Едва коснувшись подушки и натянув одеяло на голову, я тотчас же провалилась в небытие.

— Луииииз!

Нет никого в мире, кто способен именно так произнести мое имя. Голос матери был подобен крику павлина. Я села в кровати, все еще раздавленная усталостью, и первой мыслью было — «Тельма мертва». Но я не почувствовала сожаления. Я думала о ней уже в прошлом. Резким жестом я толкнула ставни. Ночная буря очистила небо, но солнца не было из-за слишком раннего часа, да в наших краях оно и не спешит появляться на небосводе, даже при хорошей погоде. Мать стояла внизу у дверей.

— Иду!

Вид сверху калечил ее. Она была похожа на бесформенную карлицу, а лицо, закинутое вверх, казалось некрасивым, почти отталкивающим. Позади нее в красноватом песке дорожки отпечатались шины зеленого «доджа». Автомобиль также был мертв. Прекрасный и обольстительный автомобиль!

Значит, все смертно! Однако мать выглядела вполне живой и даже немного алчной. Раньше я этого никогда не замечала. Она была мне матерью, этим все сказано. Существом «таким как есть», раз навсегда данным и неизменным, судить которое представлялось бесполезным.

Я спустилась открыть дверь. Проходя мимо гостиной, я бросила туда опасливый взгляд, боясь увидеть тень Тельмы. Но комната была уже иной. Она забыла американку, став снова заурядным салоном французского предместья.

— Здравствуй, мама!

Она ворвалась, как метеор, стреляя глазами во все стороны, лихорадочно оценивая все, на что падал ее взгляд.

— Я узнала, это просто ужас! Так твоя хозяйка умерла?

— Да.

— Как это случилось?

По правде говоря, я сама была в неведении, ведь мне никто не рассказал, как произошло несчастье. Конечно, я видела локомотив, раздавленную машину на насыпи, но никаких подробностей не знала. Как верх нелепицы, мать, расспрашивая меня, двумя секундами позже сама выложила все детали. По дороге она встретила тех, кто был в курсе. Видимо, мне она задавала вопросы, стремясь вытянуть что-нибудь еще.