Модницы - [65]

Молчание и раздевание Иисуса — очень дурные признаки, но я не паникую. Я держу себя в руках и подхожу к Гэвину, чтобы выяснить, в чем дело.

— Эй, что не так?

Гэвин поворачивается ко мне. Глаза у него пылают гневом, а губы плотно сжаты. Он не похож на добродушного и привычного Гэвина, который произносил пьяные тосты, ел жирные блины и целовал меня в лоб в три часа ночи. У этого Гэвина пугающе каменное лицо.

Я беру его за плечо, пытаясь успокоить; он пытается сбросить мою руку. Я держу крепко, внезапно боясь, что случилось нечто действительно ужасное.

— Скажи мне, в чем дело.

Он делает глубокий вдох и говорит с куда большим презрением, чем я когда либо слышала в жизни:

— Иисус больше не носит костюм Адама.

— Ой! — говорю я, опуская руку и делая шаг назад. Я уже больше трех месяцев знала, что этот момент неизбежен, но в праздничном тумане от ван Кесселя и «Нью-Йорк таймс» забыла обо всем. Надо было прошлым вечером предупредить его о декабрьском номере «Модницы». Надо было признаться, когда он был слегка пьян и смеялся ужасным шуткам.

Гэвин скалится. Он на самом деле приподнимает верхнюю губу и скалится на меня как бешеный пес.

— Ой, говоришь?

Гнев его совершенно справедлив, и я не знаю, что сказать. Несколько минут мы стоим друг напротив друга — он скалится, я застыла в неуверенности — и слушаем, как скрипят колонки и инженер говорит:

— Раз-два-три, проба микрофона.

— Я хотела тебе сказать, собиралась, но не знала как.

Он гневно смотрит на меня, его презрение становится таким ощутимым, что присутствует в комнате, как еще одна полуодетая статуя.

— Иисус: спаситель человечества или создатель модного направления?

Я дергаюсь так, будто меня ударили. Заголовки на обложке декабрьского номера всегда отличались дурным вкусом и смущали меня, но они не казались мне такими ужасными. Почему-то в сто раз хуже слышать их от самой их жертвы.

— Мне очень жаль, что так получилось. Сама не знаю, как это вышло, — говорю я, углядев несчастный журнал на полу. Он распахнут на фотографии модели в бикини, и на нем видны отпечатки ног. — Мы себе делали элегантный разворот, посвященный твоим работам, и вдруг все это превратилось в подборку статей на тему Иисуса. — Я стараюсь сохранять спокойствие, но уже готова упасть на колени и умолять, и не только потому, что хочу свергнуть Джейн. Сейчас дело не только в зловещем главном редакторе. «Модница» обещала прием нью-йоркскому миру искусства и национальной прессе. Теперь мы не можем отступить без унижения и сломанных карьер — моей уж точно. Внезапно украденный у Кристин придверный коврик кажется не таким уж безобидным.

Гэвин как раз собирается порадовать меня очередным декабрьским шедевральным заголовком, когда появляется Майя. На ней черное платье до полу и сверкающая диадема.

— Здравствуй, дорогой, — говорит она и приветствует Гэвина, от всей души целуя его в губы, а потом оглядывается на десятки сверкающих статуй Иисуса по сторонам. Майю на мгновение отвлекает неожиданная красота этого зрелища. Я ее не виню. «Позолоченная лилия» совсем не то, что я ожидала. Это не дешевые гипсовые манекены в нелепых нарядах, наслаждающиеся случайной славой, а прекрасные и тщательно сработанные статуи. Она указывает на одну из них — Иисуса в «Живанши». — Не хочу злословить, но разве в этом платье Иисус не выглядит слишком толстым? — говорит она, радостно сияя.

Гэвин не отвечает ей поцелуем. Он сильно разочарован в Майе и смотрит на нее грустными глазами; губы его дрожат. Каменное лицо Гэвина достается мне; к Майе обращено лицо почти плачущее.

— «Страсть в набедренной повязке: воскрешение древней моды», — говорит он.

Майя не знакома с декабрьским номером «Модницы» и потому смотрит на него непонимающим взглядом. Кажется, до нее доходит, что что-то не так. Рестораторы, инженер и протестующие у входа могут думать, что все в норме, но Майя чувствует атмосферу. Воздух полон тревоги, и она смотрит на меня в поисках объяснения.

— Он злится по поводу статей об Иисусе, которые журнал сделал в честь выставки, — говорю я.

Майя моргает.

— А, понятно.

— Ты даже не собираешься это отрицать? — спрашивает Гэвин, срывая со статуи пиджак. Это модный наряд ручной работы, а он дергает его, будто это старый халат.

— Отрицать? — эхом повторяет Майя. Судя по ее лицу, ясно, что она не понимает, что именно должна отрицать. Для нее набор статей про Иисуса лишен живости и остроты.

Но Гэвин этого не понимает. Он мнет пиджак и бросает в картонную коробку.

— Ты знала, что они собираются меня унизить, и ничего не сказала. Даже прошлой ночью, когда мы… — Тут он обрывает фразу, будто сейчас вспоминать прошлую ночь слишком больно. — Ты и тогда ничего не сказала.

Пока он гневно смотрит на Майю, я обхожу его, достаю пиджак из коробки и разглаживаю. Даже если выставки не будет, не могу оставить его вот таким комком. Я слишком долго работала в «Моднице», чтобы допустить издевательство над Шанель.

— Майя тут ни при чем, — говорю я, разозлившись на его несправедливость. — Перестань срывать все на ней. Это я виновата. Злись на меня.

Он издевательски смеется.

— О, я еще как злюсь. Лучше меня не заводи.