Модильяни - [90]

Выставка имела определенный успех, хотя внимание к ней искусствоведов и чопорной лондонской публики было весьма сдержанным. Обыватели, они же потенциальные покупатели, проявили не слишком большую заинтересованность, особенно после появления в популярных изданиях критических откликов. Больше всего досталось Модильяни — по тем же самым причинам, которые два года назад в Париже послужили основой для скандала его первой персональной выставки на улицы Тебу, что дало повод комиссару ее закрыть. В «The Nation» после благожелательного отзыва критика Клайва Белла последовал шквал читательских писем, возмущенных скандальной наготой. Один из откликов гласил, что «картины Модильяни прославляют проституцию».

Параллельно с этим в Париже с быстротой молнии распространилась новость о том, что Модильяни в Лондоне произвел фурор. Кто-то искренне обрадовался, большинство ограничилось шутками. Спустя несколько дней Зборовский получил телеграмму, где сообщалось, что у Амедео был сильный приступ и что было бы уместно приостановить продажи до того момента, пока ситуация не прояснится.

Текст сообщения более чем прозрачно обнаруживает логику продавца. В нем есть также слабый намек на то, что случится чуть позже. Цена на картину умершего художника всегда возрастает. Таким образом, бессмысленно продавать рисунки очень больного автора, работы которого могли бы в скором времени вздорожать в два или три раза. Сэчеверелл Ситвелл был поражен цинизмом телеграммы и тем обстоятельством, что Зборовский лично позаботился о приостановке любых продаж картин Модильяни. Со свойственным англичанам сарказмом Осберт замечает: «К сожалению, Модильяни не сумел справиться с той ролью, которую ему отвели».

Все еще впереди!

Но действительно ли Леопольд Зборовский был циничным торгашом, который готов смириться даже со смертью своего любимого художника, лишь бы вернуть вложенные в него средства? Конечно, Леопольд не был застрахован от поступков, которые по праву считаются недопустимыми для личности такого масштаба. Например, спустя какое-то время после смерти Амедео его видели в шикарном пальто с очень дорогим меховым воротником, что в эти годы считалось признаком сверхсостоятельности. Другие биографы, наоборот, пишут о Леопольде Зборовском как о филантропе, чья жертвенность достойна всяческого восхищения.

Думается, неправы ни те ни другие. Зборовский начинал свою карьеру как поэт, и лирическая закваска оставила неизгладимый след в некоторых чертах его характера. Многими его поступками руководила интуиция, спасавшая его в рискованных ситуациях. Но правда и в том, что, оставив поприще поэзии и став профессиональным торговцем, сделавшим ставку на Модильяни, он пожертвовал для него всем, на что только был способен. Он тратил средства своей семьи и потакал любым капризам художника.

Относительный успех Лондонской выставки не смог существенно повлиять на жизнь Амедео. Несколько благожелательных рецензий, небольшая сумма денег и пара хороших английских ботинок, которые Моди выпросил у Збо в подарок, — вот и все трофеи триумфатора. Постепенно лондонская лихорадка отошла в прошлое и Модильяни продолжил свое привычное существование, чередуя порывы восторга и глубочайшего разочарования. Все вернулось на круги своя. Ежедневные уходы в эфемерность сопровождались то проявлениями изысканной вежливости, то отвратительными сценами. Осенью 1919 года кто-то заметил его на улице во время бурной ссоры с Жанной. Модильяни поднял руку на свою благоверную!

Неустойчивое психологическое состояние, раздражение, осознание тупиковости ситуации участились. Но, к счастью, в его «Я» была одна грань, которая ускользнула от внимания окружающих. Это — эволюция его таланта, или, как его потом назовут, grand style[53]. Могочисленные свидетели той последней осени жизни художника с трудом узнавали Моди. Более того, ужасались при виде его — впалые воспаленные глаза, страшная худоба, нетвердая походка. Журналист Луи Латурет писал, что Амедео «казался трупом», а Мария Васильева утверждает, что тогда «он потерял зубы и всю свою красоту, стал какой-то тенью самого себя».

Подруга Жанны, Шанталь Кенневиль, вспоминала, что увидела его случайно на Рождество, и Моди вдруг произнес: «Я должен лучше питаться, это единственное, что может меня спасти». Эти слова, произнесенные в минуту горького сетования на свое здоровье и утраченные надежды, напоминают сказанное им по другому случаю: «Как можно быстрее вернусь в Италию, ее климат и воздух родного дома меня вылечат». Или еще: «Париж — серый и грустный, и мне он надоел. Надеюсь скоро вернуться к солнцу Италии».

А вот его полный драматизма и бравады диалог с бывшим хозяином «Ротонды». Папаша Либион, оставивший управление знаменитым заведением, чтобы открыть кафе в другом квартале, однажды вернулся на старое место, подсел за столик к Моди и спросил его: «Ну, как дела?» — «Мне уже недолго осталось», — ответил Амедео, ударив себя рукой в грудь. «Но что ты говоришь, дружище? — воскликнул папаша Либион. — Время, которое ты провел на юге, несомненно пошло тебе на пользу». Тогда Модильяни произнес: «Не будем обманывать себя. Как только все поймут, кто я такой, я уеду с дочкой лечиться в Италию. Только моя мать может поставить меня на ноги».