Модильяни - [88]

После окончания сеанса Люния и Амедео шли в «Клозери де Лила» послушать стихи или ужинали у Розали на улице Компань-Премьер. Люния вспоминала: «Лето было очень жаркое, после ужина мы гуляли в Люксембургском саду. Несколько раз бывали в кино или бродили по Парижу. Однажды он повел меня на одно из уличных представлений, чтобы показать Ля-Гулю, любимую модель Тулуз-Лотрека — она входила в клетку с дикими зверями. Он вспоминал прошлое, рассуждая о художниках, теперь ставших знаменитыми. Мы подолгу бродили, останавливаясь время от времени у ограды Люксембургского сада. У него было много еще чего на душе, и это никак не давало нам расстаться. Он говорил об Италии, в которую так никогда и не вернется, о дочке, которую не увидит, и никогда, ни разу, не говорил со мной об искусстве».

Между Амедео и Люнией в эти месяцы возникают доверительные отношения, окрашенные в томно-ностальгические тона. Действительно ли дружба между двумя восторженными и вольнолюбивыми существами ограничивалась несколькими романтическими ночными прогулками по Люксембургскому саду? Какова все-таки природа отношений Люнии и Амедео? Увы, ответа на этот вопрос мы никогда не получим, как и на многие другие вопросы, касающиеся жизни Дедо.

Непродолжительный период свободы заканчивается 24 июня, когда Жанна телеграфирует из Ниццы, прося прислать денег на обратный билет и на оплату кормилицы-калабрийки. «Приедем в субботу экспрессом в восемь», — уточняет она. В этом коротком сообщении она ничего не пишет о том, что снова беременна. Почему Жанна решила вернуться в начале лета, хотя было бы лучше провести его на берегу Средиземного моря?

Жанна Эбютерн — загадочная девушка, о характере которой мы можем судить лишь по ее поступкам, поскольку не осталось ни писем, ни других свидетельств, фиксирующих ее мысли и чаяния. И все же почему она решила вернуться? Только ли из-за новой беременности? Или ее положение беспокоило ее значительно меньше, нежели Амедео — ведь она достаточно хорошо знает его, чтобы засомневаться в его верности?

Видимо, дело в другом. Возможно, Жанна думала в первую очередь о себе и была напугана мыслью о той, теперь уже двойной, нагрузке, которая спустя несколько месяцев ляжет на ее хрупкие плечи. Она должна будет заботиться о себе, о своем возлюбленном, должна будет устроить маленькую Джованну и подумать о новом малыше. Этот бесконечный груз проблем потребует от нее мобилизации всех душевных и физических сил. Молодое сердце учащенно бьется — ей некому доверить свои тревоги. Никто не сможет разделить их — ни близкая подруга, которой у нее нет, ни Амедео, который сам не знает, как найти выход из этой ситуации, ни мать, которая только от одной вести о новой беременности дочери придет в ужас. Жанна садится на поезд, который идет в Париж, прекрасно осознавая: она в который уже раз в своей недолгой жизни должна рассчитывать только на себя!

Глава 18 ЖИЗНЬ — ЭТО ДАР

Габриэль Фурнье вспоминал, как однажды Модильяни пришел в «Ротонду» с маленькой дочкой на руках. Все, как водится в таких случаях, поздравляли отца и говорили что-нибудь ласковое малышке. Сжав в крепких объятиях дитя, Амедео спрашивал: «Тебе не кажется, что у нее глупый вид?» Фурнье возмутился: как можно такое говорить? Но Амедео упорствовал: да, может быть, это и неприятно, но это так, у моей дочери глупый вид. Фурнье спрашивает: «Почему он так говорил? Возможно, чтобы скрыть свои чувства и не впасть в свойственную всем отцам восторженную спесь. Во всяком случае, это была тягостная сцена».

Такое объяснение вероятнее всего. Семейные отношения Амедео были непростыми. От нежности до враждебности, от самой тесной привязанности до отвращения его отделял порой один шаг.

Кормилицу для маленькой Джованны в конце концов нашли в деревне Шавиль недалеко от Версаля. До этого малышка была на попечении Люнии в квартире Зборовских, куда пьяному Модильяни вход был запрещен. Обязанности по его недопущению были возложены на консьержку, тетушку Соломон, которая не нашла ничего лучшего, как вообще не пускать в подъезд Амедео, а заодно и Утрилло. Люния вспоминала, что она часто слышала серенады в исполнении Модильяни и Утрилло под окнами. Оба были, естественно, навеселе: «Моди часами сидел у порога, и у меня разрывалось сердце от одного только взгляда на него. Мы гасили свет, и он, очень грустный, думая, что все спят, в конце концов уходил со своим другом… Несколько раз я снисходила к его мольбам, тогда он поднимался по лестнице, садился рядом с девочкой, пристально разглядывая ее, и засыпал рядом с ней».

В эти летние месяцы Амедео полностью отдается работе, вдохновленный предстоящей коллективной лондонской выставкой. Грядущее событие представляется ему залогом будущего успеха, долгожданным рассветом после долгих лет беспросветного мрака. В эти недели он написал несколько портретов Люнии и Жанны — впоследствии они будут признаны лучшими из его работ. Однажды вечером, когда Люния готовила ужин, Амедео попросил ее не двигаться и быстро набросал чудесный портрет, на котором в виде посвящения написал одно из своих самых известных изречений: «Жизнь — это дар: от немногих — многим, от тех, у кого он есть и кто знает, что это — тем, кто его не имеет и не знает».