Модильяни - [86]

Амедео написал несколько изящных портретов Леопольда, но доверительного отношения, как это было с Гийомом, между ними так и не было. В записках, посланных в Париж, повторяются только настойчивые просьбы о деньгах: «Спасибо за деньги», или «Спасибо за 500 франков и, прежде всего, благодарю за быстроту». «Я на мели. Идиотская ситуация, конечно, но поскольку ни Вам, ни мне не нужно, чтобы я остался без денег и не смог работать, то вот мое предложение: пришлите телеграфом на адрес Сюрважа 500 франков… я буду возвращать по 100 франков в месяц. Стоит сказать, что за пять месяцев Вы можете удерживать с меня по 100 франков из того, что мне причитается за месяц…»

Между двумя меценатами, Зборовским и Гийомом, не было никакого сходства. Они были разными людьми. У Гийома с Модильяни были очень кратковременные, исключительно деловые отношения. Они не особенно заботились об интересах друг друга. Зборовский же опекал достаточное количество художников, но больше всего его тянуло к Модильяни. Он тратил на него свои время и деньги, включая и те, которых у него еще не было. Когда Моди понадобились деньги, Збо продавал домашнюю мебель, заставлял работать свою жену и Люнию. Словом, использовал все свои ограниченные возможности. Но ничто не способствовало сближению между ними дальше определенной черты.

Во время пребывания Модильяни на юге Франции произошли перемены к лучшему. Первое — Зборовский продал в Марселе коллекционеру и торговцу Жаку Нетге сразу десять полотен Моди за 500 франков. Среди них была «Девочка в голубом», которая спустя несколько лет одна будет стоить четыреста тысяч. Событие более чем обнадеживающее, учитывая, сколько времени эти полотна пьшились на складе.

Вторая улыбка фортуны — частный визит Збо к Ренуару с просьбой о помощи и совете относительно своих двух молодых протеже Модильяни и Сутина. В начале беседы Леопольд несколько рискованно напомнил старому художнику имя Амедео и их бурный разговор несколько месяцев назад. Ренуар, однако, был столь великодушен, что не обиделся, а, наоборот, оценил гордость молодого и неизвестного коллеги. Зборовский продемонстрировал ему несколько работ Амедео, и маэстро, не высказывая никакого прямого суждения, в знак симпатии подарил ему две свои картины, прекрасно зная им цену. Меценат, разумеется, очень выгодно воспользовался данной любезностью.

В эти дни Амедео ограбили — стащили бумажник с документами. Возможно, это были североафриканские солдаты, с которыми он пил в бистро. Денег было не много, значительно хуже обстояло дело с документами. Их потеря грозила немалыми проблемами — ограничения передвижения, предпринятые во время войны, еще оставались в силе. Это происшествие заставило Моди оставить Ниццу и вернуться в Париж. Урегулировать вопрос с документами благодаря своему статусу итальянского депутата ему помог брат Эммануэле.

Сам Амедео пишет в письме, что «история с документами благополучно завершилась благодаря моему брату. Сейчас я могу поехать, куда захочу. Я хотел остаться еще ненадолго, чтобы вернуться в июле». К этому периоду относятся несколько открыток и коротких писем Дедо к матери: «Я здесь, недалеко от Ниццы. Очень счастлив. Как только устроюсь, пришлю тебе окончательный адрес». Или: «Дорогая мама, большое спасибо тебе за твое сердечное письмо. Малышка чувствует себя хорошо, и я тоже. Меня не удивляет, что такая хорошая мать, как ты, почувствовала себя бабушкой вне зависимости от каких-либо документов. Посылаю тебе фотографию. Я поменял адрес, писать надо: 13, улица Франсез, Ницца».

Суммы, которые посылает Зборовский, теперь становятся достаточно значительными, что должно было прибавить Амедео уверенности в своих силах. По сведениям Сюрважа, в среднем Леопольд присылал около шестисот франков в месяц, чего, конечно, было бы вполне достаточно, чтобы содержать маленькую семью, сумей Моди ими правильно распорядиться. Но его психологическая и даже физическая неспособность тратить деньги не изменилась даже тогда, когда он стал главой семьи. По резонным словам Кислинга: «Если у тебя есть две тысячи франков в месяц и тысячу девятьсот из них ты тратишь на алкоголь, то тебя ожидает нищета».

Спустя несколько дней после того, как он их получал, деньги кончались, и Модильяни вынужден посылать новые письма-просьбы: «Дорогой Збо, я — грешник или дурень, это очевидно: готов признать мою вину (если вина есть) и мой долг (если он будет), но речь вот о чем: если я не полностью на мели, то совсем в затруднительном положении. Вы послали мне 200 франков, из которых 100, естественно, пошли Сюрважу, без помощи которого я был бы совсем без гроша. Но теперь…»

И так каждый месяц. Он верен себе: ни жизненные передряги, ни появление семьи его не изменили. Точно так же как рождение Джованны не внесло порядка в его жизнь, любовь к Жанне оставила все на своих местах. Он не смог или не захотел измениться.

Модильяни оставил не так много свидетельств о себе. Он не был прилежным и, за исключением пяти известных юношеских писем, не привык фиксировать свои мысли. Единственная возможность узнать его получше — это его картины.