Модильяни - [51]

Морис Вламинк вспоминает один из эпизодов, на примере которого видна вся беспощадная самоирония Моди. После многочисленных бесплодных попыток продать свои работы, Модильяни однажды отправился на встречу с торговцем, который выразил готовность купить у него какое-то количество рисунков. Амедео попросил достаточно скромную сумму в тридцать пять франков за все и, казалось, торговец с ней согласился. Но все случилось не так, как ожидалось, переговоры затянулись. Хитрый покупатель, поняв, что Моди нуждается, продолжал понижать цену, которая дошла вначале до десяти франков, а затем и вообще до пяти. В этот момент бледный, трясущийся от голода Модильяни, взял с прилавка нож, одним махом продырявил всю пачку рисунков, которые были при нем, и нанизал их на шпагат. Не говоря ни слова покупателю, который от изумления не мог вымолвить ни слова, он открыл дверь в уборную и повесил связку рисунков на гвоздь.

Один изумительный эпизод из жизни Амедео обнародовала Анна Андреевна Горенко, которую весь мир знает как Анну Ахматову. Прославленный русский поэт, Ахматова родилась в 1889 году под Одессой. Ей было двадцать лет, когда она встретила Модильяни в Париже. Виктор Шкловский сравнил лирику ее юных лет с лучом солнца, пронзившего темную комнату, с лезвием света, живительно прошившим пространство. Анна была одной из первых женщин, которая заняла значительное место в русской литературе, воспевая простые утехи любви, стыдливость, близость, тонкие переливы чувств, которые подвластны только женщине. Впоследствии она ощутит на себе тяготы сталинского режима, и ее стихи, напитанные ужасами войны, прозвучат пронзительно и горько. Но в годы, когда она встретила Модильяни, все это еще в будущем. Ахматова посвящает ему стихи:

Мне с тобою, пьяным, весело —

Смысла нет в твоих рассказах.

Осень ранняя развесила

Флаги желтые на вязах.

Когда они познакомились в 1910 году в Париже, Анна была в свадебном путешествии. Их встреча кажется мимолетной, как это часто и случается в среде художников. Модильяни, однако, пишет ей всю зиму письма, и на другой год следует продолжение отношений.

«Как я теперь понимаю, его больше всего поразило во мне свойство угадывать мысли, видеть чужие сны и прочие мелочи, к которым знающие меня давно привыкли. Он все повторял: «Oh communiqie»[23]. Часто говорил: «Il п'у a que vous pour re'aliser cela’’[24].

Анна Ахматова тех лет — молодая женщина с изящной талией, лицо ее обрамляют темные прямые волосы, глаза, в которых видна только внутренняя часть белков, придают ее взгляду отрешенность и мечтательность. Она вспоминает: «Вероятно, мы оба не понимали одну существенную вещь: все, что происходило, было предысторией нашей жизни: его — очень короткой и моей — очень длинной».

Об Амедео Анна оставила такое трогательное воспоминание: «У него была голова Антиноя и глаза с золотыми искрами. Он был совсем не похож ни на кого на свете. Голос его как-то навсегда остался в памяти. Я знала его нищим, и было непонятно, чем он живет. Как художник он не имел и тени признания»[25].

После тех событий, которым посвящены эти заметки, прошло уже более полувека, и Анна очень поздно поняла, что потерявшийся в ее юном прошлом Амедео — это ставший таким известным художник Модильяни. Изумление, ностальгия по утраченной любви, горечь воспоминаний далекой юности, придали ее мемуарам романтический привкус: «И все божественное в Модильяни только искрилось сквозь какой-то мрак».

Даже если у нас нет ясного подтверждения, факты говорят о том, что Амедео очаровал ее за один короткий вечер. Она только что вышла замуж за поэта Николая Гумилева, который ухаживал за ней с четырнадцати лет. Анна была очень женственна, оставаясь в душе все той же гимназисткой. У нее после будут еще мужья и многочисленные любовные связи: она навсегда останется увлечена любовью и стихией страсти не менее властно, чем литературой. Но она не была в этом одинока, ее можно поставить в один ряд с другими знаменитыми женщинами начала века: Лу Андреас-Саломе, Альмой Малер, Сибиллой Алерамо[26].

Анна не скрывает своей любви к Амедео. Но ограничивается игрой, пронизанной беглыми сполохами намеков, которые отталкивают чрезмерно настойчивое любопытство, создавая ощущение неразгаданной тайны. Она рассказывает о долгих прогулках в Люксембургском саду, когда вслух читались стихи Верлена, Малларме, Бодлера. Но Модильяни не цитирует ей Данте, «возможно, потому, что я тогда не знала итальянского». «О близком (sic) Ливорно он мне рассказал сразу. Прибавляя, что ему 24 года, в то время как ему было уже 26. Однажды он признался: «J'ai oublie' de vous dire que je suis juif»[27].

В Люксембургском саду, возможно, самом красивом уголке Париже, они сидели на скамейке, поскольку у Амедео не было денег, чтобы заплатить за стулья. Когда сгущались сумерки, они выходили из калитки на бульвар Сен-Мишель и Амедео показывал любимой при свете луны любимые уголки Парижа — Пантеон, площадь де ла Контрескарп, где позже сиживал Хемингуэй, старейшую улицу Муфтар, почти тропинку, протоптанную веками, которая спускается со своими лавчонками к церкви Сен-Медар, странной и зловещей. Амедео казался Анне очень одиноким, более того, «окруженным плотным кольцом одиночества»: «Очевидной подруги жизни у него тогда не было… не помню, чтобы он с кем-нибудь раскланивался в Люксембургском саду или в Латинском квартале, где все более или менее знали друг друга». А еще она добавляет: «Я ни разу не видела его пьяным, и от него не пахло вином».