Теперь мне хочется тебя накормить, — сказал я, еще не зная, что после этих своих слов столкнусь с новой для себя логикой — Энн знакомила меня со своим образом мыслей, ход которых не предполагал прямых линий:
— Хорошо, только не говори девчонкам в магазине, что я у тебя в постели.
— Не скажу. Я вообще пойду в другой магазин.
— В другой? — на мгновение задумалась она. — Жалко.
— Почему?
— Потому что, если бы ты пошел в наш магазин, ты мог бы сказать девчонкам, что я в постели у тебя.
— Так. Я не понял — что в твоих словах главное? — я не сумел скрыть своего непонимания хода ее мыслей; и она в ответ не смогла скрыть своего удивления:
— Главное в моих словах — возвращайся скорей.
Ну что же, жизнь, кроме всего прочего, это еще и право быть не всегда понятным…
…В магазине я взял пирожные, красную рыбу в нарезке, колбасу, ветчину, оливки и хлеб — на большее моего воображения не хватило.
Потом вернулся и докупил желтые персики.
Все это заняло у меня не больше двадцати минут, потому что очереди у касс не было; но, когда я вернулся в мастерскую, Энн переменилась. Она встретила меня на каблуках, с полотенцем, обернутым вокруг бедер, а свои волосы она собрала в узел, закрепив его одной из моих кисточек.
И в этой полураздетой и на четверть одетой молодой женщине было что-то королевское. И если бы все королевы выглядели бы так же — монархиям в мировой истории не грозило бы ничего.
— У тебя нет телевизора, — отметила Энн, оглянувшись на меня через плечико.
— Есть.
Он в шкафу.
— Почему? — она экзаменовала меня своими вопросами; и я заметил это.
— Потому что я его не смотрю.
— Почему?
— Потому что то, что я вижу за пределами телеэкрана, заставляет меня не верить тому, что показывают по нему.
Она стояла вполуоборот ко мне возле полок с привезенными мной из разных стран сувенирами: статуэтками, бюстиками, игрушками — символами прошлых и нынешних событий, долгое время проходивших мимо моего поколения мимо.
Символами того, что маленький мир очень большой и, самое главное, — разный.
Сувенирами — символами моих прошедших путешествий по миру. Символами того, что путешествия, как и любые события, проходят, но остается память; и память о чем-то остается только у тех, у кого что-то было в прошлом.
А если что-то остается в памяти, значит, произошедшее не проходит, а остается.
— Это все ты сам? — Энн положила пальчик на один из бюстиков, привезенных мной из Флоренции; и мне пришлось честно признаться:
— Нет, это не я.
Кажется, это — Леонардо да Винчи.
— Сама вижу, что Леонардо да Винчи. Это ты сам его привез из Италии?
— Да, я был в Италии и ходил по той же брусчатке, по которой когда-то ходил Леонардо.
— Земля Леонардо… Ты много видел… Везет же тебе, — прошептала Энн. — Ты дышал тем же воздухом, что и великий Леонардо. Как я тебе завидую.
Когда я подошел к ней, чтобы поцеловать ее в щеку, то увидел, что пальчик Энн гладит голову Галилея…
— … Не переживай, Энн, с твоими годами ты еще очень многое сумеешь увидеть.
Это мое поколение начало ездить по миру уже седым. — Здесь я перехвалил своих современников: смотреть мир начали далеко не все.
— Что поделаешь: мы — дети своего времени.
— А мы, по-вашему, — кто? — поинтересовалась она, задав вопрос, ответ на который не знает никто.
И хорошо, что я оказался исключением:
— Вы должны стать детьми не только времени, но и пространства.
— Скажи, а по стране ты ездишь?
— Да, Энн, когда-то я объехал почти всю страну. А сейчас с друзьями мы иногда ездим на Полярный Урал.
— Это там, где водятся снежные человеки?
— Наверное, — улыбнулся я.
— А ты их видел?
— Кого?
— Ну, диких человеков?
— Диких людей? Конечно, видел.
— Когда? — Этот вопрос ее явно заинтересовал; и мне пришлось припоминать, где и когда я видел людей, если и не диких, но точно не цивилизованных.
И как-то сразу выяснилось, что такие встречи — не редкость:
— Вчера вечером, на автобусной остановке…
…Проходя глазами по полкам с книгами, она увидела мой четырехтомник:
— Как ты пишешь свои книги?
Я стараюсь писать так, чтобы читающим хотелось бы перевернуть следующую страницу.
— А для кого ты их пишешь?
— Для разумных людей.
— А кто, по-твоему, разумный? — Вопрос Энн был очень простым, и мне легко было на него ответить:
— Тот, кто умеет отличать правду ото лжи.
— Ты пишешь книги о своих женщинах?
— И о них тоже.
— А обо мне ты напишешь?
— Возможно.
— И о том, что я бывала у тебя голой?
— Доченька, мысли у тебя пока тоже неодетые, — улыбнулся я.
— Вот и приступай.
— К чему?
— Меня раздевай, а мои мозги одевай…
…Энн внимательно смотрела на картины на стенах мастерской.
— Тебе нравятся мои картины? — спросил я.
— Твои картины мне нравятся даже независимо от того, что они твои…
…Мне показалось, что пока я бродил между продуктовыми полками магазина, в Энн что-то изменилось не только внешне, но и внутренне. Это была совсем новая женщина, и эту молодую и очаровательную женщину трудно было считать девочкой, которой она казалась несколько минут назад.
И с этой женщиной нужно было разговаривать по-взрослому.
Уже потом я понял, что передо мной просто была женщина, решившая не проходить мимо свое судьбы.
— Так, — прошептал я, глядя ей в глаза.
