Модель - [42]

Хотя, возможно, человек — это то, что ему сделать из себя хотелось.

Вовино малоумство оказалось больше предоставленных ему возможностей.

И мимо своих возможностей он прошел мимо.

Окончив школу, то есть войдя в тот период жизни, когда жизнь, собственно говоря, и начинается, потому что начинается период самостоятельных решений, многие Вовины одноклассники пошли в институты и университеты, а Вова пошел драить ствол танковой пушки.

И служба в танковых войсках оказалась его единственным достижением, которым он гордился; даже не гордился — хвастался.

В танковые войска Вова попал по призыву, то есть случайно.

И, как всякий ничтожный человек, он не отличал случайностей от закономерностей в своей жизни — ничтожества, не сделавшие ничего существенного в своей жизни, искренне гордятся сделанным другими.

Я так и не понял: что Бау нашла в Вове.

В нем не было ничего демонического, кроме рогов, разумеется.

Вова был собой вполне доволен.

В то время.

А потом, сойдясь с Бау. он так и оставался никем; и когда я рассказал о нем журналистке Анастасии, то закончил словами:

— Есть же люди, гордящиеся тем, что гордиться им нечем. — Анастасия сказала:

— Вообще-то, ему есть чем гордиться.

— Чем? — не понял я.

— Рогами от тебя…

…До мысли о том, что для мужчины унизительно делить женщину с ничтожеством, иногда бывает еще очень далеко…

— …Мой Вовочка, конечно, видит во мне недостатки, но говорит, что я — лучшая на свете, — сказала Бау, в очередной раз напомнив мне о существовании этого оболтуса; и я в очередной раз ничего не ответил…

…Но как-то спросил Ивана Головатого:

— Как по-твоему, для женщины хорошо встретить мужчину, видящего ее недостатки, но считающего ее лучшей?

Иван — поэт, и ответы у него — соответствующие:

— Для женщины хорошо встретить мужчину, не видящего ее недостатков…

…Впрочем, глупый человек бывает так глуп, что от своей глупости не терзается.

Учиться Вова так и не пошел — посчитал, что ума ему хватает без учебы.

Тем, кому не хватает ума развивать свой ум, остается одно — развивать свою глупость.

И первое, что он сделал — нацепил на шею православный крест из турецкого золота, которое золотом, собственно, не было.

Впрочем, и крест на Вовиной шее не был православным, потому что Нового Завета Вова не читал, так как вообще читал мало, и потому он оказался таким же не нужным православию, как и православие ему.

Когда глупость свела Бау с Вовой, первое, что предложил ей Вова, это обвенчаться.

И она рассказала мне об этом:

— Правда здорово, дядя Петя.

— Попроси его, — сказал я, — пусть он перечислит тебе десять заповедей и вспомнит семь смертных грехов.

Если он этого не сможет — венчаться будет не здорово, а смешно…

…Я давно заметил, что о Боге больше всего рассуждают те, кто не сумел освоить школьную программу.

Мне трудно себе представить, но я понял бы человека обладающего обширными знаниями, но считающего, что знания не способны объяснить окружающее происходящее — и оттого обращающегося к Божьим свершениям.

Но когда о Боге говорит человек, не помнящий, что такое логарифм, таблица Менделеева или генетика, мне становится смешно и грустно одновременно…

…Как-то на московской набережной я разговорился с казаком, поигрывающим, наверное, настоящей саблей и позвякивающим орденами, нарезанными из жести консервных банок:

— Мы — Божьи воины, — сказал мне казак, — будем учить зарвавшихся москвичей Божьей истине.

И я решил уточнить его ориентированность в мироздании:

— А что такое синус?

— Наверное, гадость какая-нибудь, — казак поморщился, в душе прокляв москвичей, разносящих по миру моральную заразу. И я не стал развращать его переокрепший разум, упростив разговор до максимума:

— Назови мне трех поэтов «Серебряного века», — чем заставил казака задуматься надолго, и его раздумье напоминало стояние автомобиля в пробке. И только после невероятного умственного переутомления, он выдал:

— Пушкин.

— На каком химическом элементе строится биологическая жизнь животных? — Мне казалось, что даже школьные недотепы знают, что жизнь на земле углеродная, но недотепство оказалось непреодолимой чертой для человека, приехавшего с нагайкой учить москвичей уму-разуму.

После молчания, вызванного то ли сложностью вопроса, то ли удивлением от того, что такой вопрос вообще существует во вселенских безднах, казак, которому явно было легче огреть кого-нибудь плеткой, чем отвечать на вопросы, — при условии, разумеется, что он будет уверен в том, что не получит такой же плеткой отмашку, высказал:

— Жизнь существует по Божьему велению.

Не знаю, удивил ли плеточный клоун своим ответом Бога, но меня он почему-то не удивил совсем.

И мы разошлись в разные стороны так быстро, что звяк его консервных орденов был не слышен уже через пяток секунд…

…Однажды мы о чем-то, сейчас уже не помню о чем, разговаривали с батюшкой из Гребневской церкви, а Вова проходил мимо, и, когда, услышав Вовино «Здрасьте», батюшка перекрестил его в ответ, я сказал батюшке:

— Возможно — это самый никчемный из ваших прихожан. — Батюшка перекрестил и меня и пооткровенничал, улыбнувшись при этом:

— Бог нужен и для того, чтобы умные могли смеяться над дураками. — И мне пришлось ответить не тем, что хотелось услышать батюшке, а тем, как есть на самом деле.