Модель - [36]

Я постучал в обшарпанную дверь, отстранил в сторону какую-то не знакомую мне девушку с отсутствующими глазами и разочарованием на лице, отметив только одно — тело показалось мне очень легким, несопротивляющимся.

А Бау сидела на полу, прислонившись к стене, и с девушкой, встреченной мной у входа, ее объединяло одно — отсутствующий взгляд.

Безразличный ко всему, что происходит вокруг.

Кажется, ни меня, ни мать она даже не узнала.

В этот момент откуда-то из того места, где в нормальных квартирах находится кухня, а в домах наркоманов это кухня «кухней» и является, появился ее муж. В его руках был огромный поварской нож-тесак.

С этим ножом он сделал шаг в мою сторону, и было видно, что и нож, и его владелец — одинаково безмозглы.

Не помню — успел ли я вздрогнуть — от этого момента в моей памяти осталось только одно воспоминание: «Придурок достаточно нормален, чтобы не промахнуться, — подумал я, — и достаточно одурманен, чтобы не думать о последствиях».

Под ногами у меня валялась какая-то рваная бумага, и среди мятых листов я увидел стертый веник — единственное оружие, которым я мог вооружиться.

Не знаю, чем уж показался этот веник в моих руках ее мужу, но он, озвучив что-то нечленораздельное, вновь скрылся на кухне.

После этого я взвалил Баунти на плечо, как мешок с картошкой, и вынес на улицу.

Потом с ее матерью мы взяли такси и отвезли малодвижное тело домой…

…Почти полгода я не видел Бау, хотя ее мама несколько раз заходила ко мне. И я, когда мог, помогал ей деньгами на какое-то лечение дочери в какой-то больнице для наркоманов; лечение, в которое сам я не верил.

Но, видимо, верила ее мать — иногда дети не оставляют своим родителям выбора.

Или — ничего.

Или-вера…

…Бау бросила наркотики.

Не знаю, помогло лечение или что-то еще, но наркотики она бросила.

Вера ее матери оказалась больше, чем ничего…

…Ее муж-наркоман довольно быстро подысчез не только с моего, но и с ее горизонта, оказавшись на зоне со сроком за какое-то мелкое, как и все его поступки, воровство.

Наверное, он был так несносно-проблематичен для всех окружавших его людей, что надоел даже милиции.

А у нее от него родилась дочка…

…И вполне можно было предположить, что эта история закончится тем же, чем заканчивается практически любая история в истории человечества: большая или маленькая, реальная или придуманная — ничем.

И для меня — с ней.

И для нее — со мной.

Так как двор у нас небольшой — мы были приговорены к тому, чтобы встречаться время от времени, и я иногда видел ее во дворе.

С коляской или без.

Я уводил взгляд в сторону, мы здоровались, и не говорили ни о чем.

До тех пор, пока однажды не заговорили — обо всем и сразу.

И оставалось удивляться только тому, каким банальным вышел наш первый после перерыва разговор:

— Мой декретный отпуск заканчивается. Нужно куда-нибудь на работу устраиваться, — проговорила она, лишь на мгновение подняв на меня взгляд.

— А твоя бывшая работа? — спросил я.

— С нее меня уволили еще за месяц до того, как вы с мамой меня вытащили с той хаты, — она говорила тихо, не глядя мне в глаза, и ее глаз я не видел: — Я ведь вам ничего не рассказывала.

— Ты и сейчас не рассказываешь мне ничего.

— А вы хотели бы знать?

— Не знаю, — ответил я честно; и она пожала плечами:

— Ладно. Буду искать работу. Труд создал человека, — как мне показалось, довольно безразлично проговорила она.

И этой безразличности вполне хватило бы мне для того, чтобы согласиться, потом повернуться к ней спиной и развести наши судьбы.

Но она добавила одну фразу, и в этой фразе я увидел свою бывшую Бау.

Пусть незнакомую, но такую знакомую мне:

— Так, может, и меня создаст.

Я улыбнулся:

— «Труд создал человека» — боюсь — это самое неприятное открытие, которое сделал человек. Знаешь, когда я узнал, что эти слова принадлежат Энгельсу — понял, почему испытываю смутную неприязнь к этому деятелю с самой студенческой юности.

А с другой стороны, если бы обезьяна знала, что в результате трудовой деятельности из нее получится человек, на которого без слез не взглянешь, может, она предпочла бы не работать.

— Дядя Петя, относитесь ко мне лучше, чем к Энгельсу. И лучше, чем к обезьянам.

— Ладно, — сказал я, то ли соглашаясь, то ли — утверждаясь в решении.

— Ну, я пойду?..

— Да, — прошептал я в ответ. И в ответ же — добавил:

— Увидимся.

Она пошла, держа в руках какие-то пакеты с какой-то едой; а я впервые за последнее время не отвел от нее взгляда.

И заметил то, как износилась ее одежда — даже мне, далекому от «прикида» мужчине, было видно, что ничего нового на ней надето не было.

А то, что было не новым, износилось на несколько месяцев.

На то, чтобы заметить это, мне хватила всего нескольких мгновений; и она не успела отойти далеко.

— Бах! — крикнул я; и увидел, как вздрогнули ее плечи после того, как я произнес эти три буквы.

Она замерла; и я, не напрягая ситуацию, в несколько шагов нагнал ее.

А нагнав, спокойно, словно речь шла о давно и не раз обсуждаемом, сказал.

Именно сказал, а не спросил:

— Можно я куплю тебе туфли на высоких каблуках? — Она обернулась, посмотрела в мои глаза и прошептала:

— Спасибо… дядя Петя…

…Она взрослела; и я покупал ей одежду и обувь.