Модель - [22]

И слава богу, что на мгновение:

— Нет.

— Почему?

— Потому что я хотел бы жить в республике.

— Почему?

— Потому что жители империи — подданные, а жители республики — граждане.

Я хотел бы быть гражданином, а не подданным.

Мне показалось, что сказанного мной было достаточно, хотя я мог бы добавить, что при империи система формирует человека для системы, а при республике — человек формирует систему для людей…

…Кажется, экзамен на знакомство я сдал, потому что она не замолчала, а спросила:

— Вы — художник?

— Как вы догадались? — ответил я вопросом на ее слова с явным знаком вопроса на конце фразы.

В то время я еще не подозревал, что количество вопросительных знаков в ее вопросах будет постоянно увеличиваться, а мне придется искать ответы на ее вопросы.

И вопросы эти иногда будут такими, что мне не останется ничего, кроме как изобретать новый орфографический знак.

Знак ответа.

А девушка продолжала улыбаться:

— На каменщика вы не похожи.

— А разве бывают люди, похожие на каменщиков?

— Бывают.

— И как же они выглядят? — спросил я девушку о неочевидном для меня.

И получил самый очевидный ответ:

— Как каменщики.

В этот момент колокол церкви Иоанна Воина, находившейся недалеко от Дома художников, пропел свою песню, и его голос достиг третьего этажа.

И красивая женщина, стоявшая рядом со мной, тихо проговаривала:

— Сколько в Москве церквей…

Восстанавливаете…

Развиваетесь…

Я повел себя еще тише — ничего не ответил красивой женщине: «В наше время, в двадцать первом веке, одни считают, что нужно строить храмы, другие считают, что нужно строить дороги.

Каждый полагая то — то, то другое — развитием».

Я промолчал не потому, что не знал этого.

А потому, что не знал — кто прав?

И не только в двадцать первом веке…

…Мы помолчали; и я подумал о том, что я, как художник создающий образы, сам являюсь образом для кого-то.

Но наше молчание было недлинным, потому что девушка спросила, указывая пальчиками ладошки на картину, возле которой мы стояли:

— Вам нравится эта картина? — Неожиданно для себя оказался готов к ответу, потому что успел рассмотреть то, что привлекло внимание девушки.

Это произошло неумышленно и не оттого, что меня изначально заинтересовала картина.

Изначально меня заинтересовала девушка.

Хотя я и не предполагал, что она очень скоро может повести меня по дороге, на которой у меня не будет обратного пути.

— Да, — ответил я.

На картине был изображен угол дома, занесенного снегом, в вечернем освещении.

— Почему?

— Потому что эта картина позволяет что-то додумать.

— Что додумать?

— Додумать, например, то, что может находиться за углом этого дома.

И что произойдет в этом месте, когда наступит утро.

Я подумала о том же самом, — тихо сказала девушка и тут же, в одну строчку, спросила:

— А какие картины пишете вы?

— Что значит — какие картины? — улыбнулся я.

Мне всегда казалось, что описать картину — это все равно что пересказать спектакль.

И как в спектакле, кроме текста, есть главное — режиссура и исполнители: соавторы действа, так и в картине — есть некий стиль автора, который делает или не делает картину произведением искусства.

— Дело в том, что я учусь в МГУ на факультете истории искусств, — девушка разговаривала со мной, спокойно глядя мне в глаза. Но в ее интонациях было что-то не студенческое.

Так говорят не ученики, а научные работники, обладающие определенной практикой:

— И мне важно понять не только то, что вы изображаете, но и то, что вы исследуете. — Мне пришлось отвечать так же серьезно:

— Я исследую не ту жизнь, которая есть.

Та жизнь, которая есть, нуждается не в моих исследованиях.

Я исследую ту жизнь, какой она еще только может стать.

— Культура помогает людям понять эпоху, — проговорила она, и мне ничего не оставалось, как, соглашаясь с ней, добавить:

— Культура помогает эпохе понять людей.

— И вас всегда понимают ваши зрители?

— Не всегда.

— Вы от этого не страдаете?

— Нет.

— Почему?

— Потому что не только люди предъявляют определенные требования к живописи, но и живопись — предъявляет определенные требования к людям.

И я, как автор, не могу требовать от всех остальных людей того, что я требую от себя.

— Вы думаете — это происходит только с живописью?

— Нет, не только.

— А с чем еще, например?

— Например — с воспитанием детей.

— Вы думаете, что людям так уж необходимо думать о будущем для того, чтобы быть умными?

— Я думаю, что умным людям необходимо больше необходимого…

— …А вы разве не считаете всех людей равными? — спросила она в первом предложении.

А во втором прозвучало утверждение:

— Ведь перед всеми людьми одинаковые дороги.

Вот так бывает, разговаривая с красивой девушкой, напрягаешься, думаешь, что ответить на ее вопрос, но совсем не жалеешь о том, что судьба свела тебя не с дурочкой, которой можно отвечать что угодно.

— Перед всеми людьми одинаковые дороги, — повторил я слова девушки.

— Да, — ответила она, не обратив внимания на сомнения, прозвучавшие в моем повторении, а потом приложила мир окончательно:

— И на этом строится весь современный мир, — Вряд ли весь мир она знала, для того чтобы выносить миру такой удручающий приговор.

Но говорить ей о том, что перед людьми стоят разные дороги, а главное — перед каждым человеком — своя дорога, я не стал.