Мода на короля Умберто - [39]

Но сейчас тихо кругом. Двор точно вымер. В солнечном свете жасминовый куст. Его ослепительное цветенье напоминает о весне, о прохладных садах. Белая бабочка отделяется, и кажется: один из цветов пустился в дорогу.

Егерь оставил в лопухах мотоцикл и, отдирая от штанин колючки, пошел искать директора.

Сразу же в сторону кинулись дикие утки, изумрудно-зеленые головки селезней замелькали в бурьяне. А вдалеке, заметив чужого, беспокойно закричал коршун. «Точь-в-точь лошадь ржет, только резче и тоньше», — подумал егерь, любуясь его струистой коричневой шеей и крыльями в яшмовых разводах. На шум вылез из спального домика сурок и, зло щелкая длинными желтыми зубами, стал возле решетки столбиком. Блестящий мех фиолетово отливал на солнце. Рядом закружилась-замелькала по клетке рыжая лисица. И тучей сорвались дикие голуби. Лишь белое перо приземлилось на кучу зерновых крошек, которые они только что клевали.

Тут егерь услышал человеческий голос и, свернув, вышел к клетке, где с небольшими пятнисто-желтоватыми зверьками обретался директор.

— За что вас туда, Василий Прохорович? За какие грехи? — Егерь с интересом присел на корточки.

Однако директору не до шуток. Утром колхозники привезли пару молодых хорей-перевязок. Увидели дерущихся на дороге, накрыли ведром — и в повозку. У одного морда была в крови. Особенно рдела она на белой полосе, как бы перевязывающей черный лоб. Сейчас директор лечил зверька, который только и норовил вырваться.

— Уж и не знаю, за что побил тебя муж. Видно, за дело. Новожилов вот на женщин никогда руку не поднимал. Да не бойся ты! Не то в глаза угожу. Муж твой под замком. Одни ушки торчат беленькие…

— Самка, значит, — сказал егерь, с удовольствием слушая Новожилова.

— Она! Мужик у нее красавец. Чует, что я на него злой. Притаился. Да и она хороша. Жалко, если погибнет. Редкое животное.

— Не должна, — успокоил егерь, помогая директору выбраться. — Они, хорьки, живучие, даже иностранными прыскалками не уморишь.

Закрывая дверцу, Новожилов вдруг видит, что подопечная пытается просунуть израненную тупую мордочку между прутьями.

— Придется пересадить!

И егерю кажется, что и директор испытывает боль, которую терпит зверек.

— Вот короста! А ну вылазь!

И под следяще-снисходительный взгляд егеря: мужик, дескать, а балуется, как дитя, — извлекает перевязку и, осторожно держа за шею — она ведь не прочь укусить спасителя, — переносит в дом.

В пустой нежилой комнате выпускает. А пока егерь дивится причудам директора и думает, что после такого жильца в комнате не выдержит ни один человек, Новожилов рвет сухую траву для подстилки. Набирает и ягод с шелковицы, относит раненой.

А управившись, кричит егерю: подожди-ка еще. И вот уже из глубины двора, откуда-то из-под старых верб, раздается сердитый голос:

— Где она? Где эта идиотка?!

Егерь неуверенно подается к директору:

— Вы про кого?..

— Неужели не слышишь?! Десяток голодных ртов кричат «караул!». А ты не слышишь… — И опять принимается ругать наседку, которая бросила цыплят некормлеными.

«Валяет дурака или нет?» — думает егерь, действительно обращая внимание на оголтелый писк. Виноватый, он принимает на свой счет и сердитое бормотанье: «Не проследи — и передохнет, зароет рогом в землю!» Тогда и решает порадовать директора — рассказывает о найденном гнезде: его чуть не истолкли буренки, а он, Петрухин, стадо завернул.

— Вот ты, Петрухин, такой умный, прямо старик, — говорит директор, на ходу останавливаясь, чтобы вытряхнуть из калош просо, — как думаешь, из-за кого у меня сейчас голова болит? — И, не дождавшись ответа, сообщает: — Рано утром зашла в мой кабинет дикая лисица. Я прикрыл дверь, и рыжая оказалась в плену. Вот и гадаю: что делать?

— Что?! Сбывайте скорее. Она вам всю мебель извозит — не оберетесь.

— Между прочим, у Томаса Мора… Знаешь такого?.. Надо знать великих людей. Так вот, у Томаса Мора дома всегда жили разные животные: хорек, — и директор со значением делает паузу, — лисица, ласка, попугай, обезьяна… А он был большой человек при дворе.

2

Несмотря на высокий рост и грузность, он появлялся в лесу бесшумно, оставаясь незамеченным, пока в самый неожиданный момент не палил в воздух из пистолета. Иногда имени его было достаточно, чтобы привести кое-каких дичекрадов в трепет. Не то что рукою — пальцем они боялись пошевелить, когда он напускался на них, как ястреб на воробьев. Никто, конечно, не догадывался, что пистолет у него стартовый. И даже в охотничьей инспекции возмущались: «Позволяет себе… С оружием на человека!»

По узкой дороге, которой держались сейчас, ехал Новожилов однажды с двумя лучшими егерями, И вдруг — мотоцикл навстречу. А дорога среди снега — ни разминуться, ни свернуть. И сидит на мотоцикле он самый — главный колхозный зоотехник, кого давно честили за браконьерство. Поравнялись. Зоотехник с улыбочкой поздоровался и вкрадчиво говорит:

— Еду расстрелять старые патроны.

Новожилов развел руками: воля охотничья. Но почему бегают глаза у товарища главного зоотехника, почему ищут, куда бы глянуть и не видеть проклятой зеленой машины с белой надписью «Охрана природы»? Кто же за семь километров от дома расстреливает патроны?!