Мода на короля Умберто - [38]
К нему присоединился мужской голос:
А потом третий поддержал их:
Снова шипение, и вновь белокурый амур возрождается на этикетке.
Маэстро сидел, обхватив голову руками, и кажется… Не берусь утверждать, что именно с ним происходило: у меня самой першило в горле. Мокей Авдеевич глядел вперед пророческими глазами. Но видел ли он, что его предсказание сбывается? Слышал ли, как Маэстро вскрикнул: «Надя!» — протянув руки к трубе? По-моему, Мокей Авдеевич был далеко. Ему светило юное солнце, и он спешил в студию звукозаписи. Он взбегал по ступенькам — чуть раньше по ним уже пробежали молодой Скуратов со своей воскресшей женой. Мокей Авдеевич устремлялся в блестящее будущее, которое сулило трио Даргомыжского и которое серебряным вихрем промелькнуло сейчас на диске.
Машина времени молчала. Амур тосковал на пластинке.
— Совсем неплохо, — сказал Маэстро больным голосом. — Сама Збруева не спела бы лучше… А уж она-то в этом трио не знала равных…
— Куда там, Владимир Дементьевич… Конечно, не спела бы, — ожил Василий Васильевич.
— Превосходная интерпретация, — авторитетно подтвердил Шарлахов, и Оля с Ниночкой, соглашаясь, закивали из разных углов.
Но Мокей Авдеевич не собирался сокращать программу в угоду лирическим отступлениям. Он снова принялся шуршать, что-то искать, перебирать, поминая Алису Шоу, которая сто лет назад открыла своим свистом эру звукозаписи. Если бы не она, старцу и в голову не пришло бы поехать в Апрелевку к собирателю редких пластинок. На многое Мокей Авдеевич не рассчитывал. Всего лишь прощальный романс, специально для Нины Михайловны. Но старый товарищ по местам не столь отдаленным не стал мелочиться. И с гусарским размахом бывший акционер граммофонного общества «Метрополь-рекорд» предоставил в распоряжение Мокея Авдеевича добрую половину своей коллекции. Гулять так гулять! Пожалуйста и романс: «Капризная, упрямая, вы сотканы из роз…»
Это походило на волшебство. Вкрадчивый голос щекотал слабые нервы Нины Михайловны.
Было слишком хорошо, чтобы так могло продолжаться долго. Что-то зарождалось в воздухе. Какая-то пакость. Она крепла, матерела, обрастала щетиной. Человекообразная, огнедышащая. Она надвигалась. Ближе, ближе… И вот она — вахтерша! Раздувающаяся в дверях, затмевающая собой все, вооруженная осатанелыми очками. Они подпрыгивали и кипятились у нее на носу.
Маэстро держался мужественно. Он не кинулся к ней, не пригласил в партер. Он даже не пошел наперерез. В своем праве вахтерша наползла на граммофонную трубу и, обнюхав ее очками, еще шире распространилась, вперилась в прекрасную «Мелисандру». Но не успела пластинка в последний раз простонать: «Уйдите…» — как вахтерша взревела:
— Опять Лазаря затянули! Здесь Дом культуры, не что-нибудь. Лучше подобру-поздорову, поганцы… Не то милицию вызову.
И все стражи культуры — эти, присной памяти, дозировщики, столоначальники, главшумответлекальщики, все кровососущие окололитературные насекомые вкупе со своими покровителями — вопили вместе с ней:
— А-а-а, танцульки-свистульки… Бездари… Безголосые. Праздника им захотелось. А что человечество на краю… Вон отсюда!
Но Маэстро оставался невозмутимым, ожидая конца извержения.
— Увы, милейшая, — сказал он сухо, — бесконечно сожалею… У нас автономия… Разве вам не известно? Самоопределение вплоть до отделения!!! На белом коне. В двадцать первый век. ЮНЕСКО… По случаю юбилея… Как Финляндия… Да-а. Объявления надо читать.
Подойдя к двери, Маэстро распахнул ее и воззвал:
— Товарищ Умберто!.. Будьте любезны… Проводите стража…
Ошалевшая старуха начала блекнуть, опадать, сокращаться… Она попятилась, кляня малахольных. Ее подхватило и понесло, швырнув на выросший катафалк. Она своротила его, разметав венки. А потревоженный покойник, выпростав мощи, гневно вознесся и со всего маху хватил «милейшую» по чугунной башке. Тут уж было не удержаться не то что от смеха, а от дикарского гогота.
— ХА-ХА-ХА-ХА-а-а-а-а-ХА-ХА-ХА-а-а-а-ХА-ХА-ХА-ХА!..
А над этим коловращением реял голос Мокея Авдеевича:
— Помяните мое слово, я заставлю вас заплакать!
ДИЧЬ
Памяти Бориса Нечаева
Часть I. ЗОНА ПОКОЯ
1
Уже вид огромной усадьбы озадачивал. Отшельничья, странная, не похожая на другие. У всех земля как земля: огород, грядки, виноградник, а тут — в траве сгинешь, стоит некошеная, выше человеческого роста. И чего сюда только не нанесло! Пырей, донник, пижма, белая марь… Ярко-желтой повиликой, как неводом, опутан чебрец. Деревья растут где попало, дупла не замазаны. На песке — побуревшие веники, поставлены хатками. На буграх — сухие ветки. Рядом — груды камней.
Ни огорода, ни сада, зато дом как крепость. Приступом не возьмешь. Не подожжешь кирпичную кладку. Не чета даже станичным хороминам, низким, одноэтажным. Этот высится как дозорная башня перед въездом в лес. И прожектор под крышей. Если залают сторожевые, он вспыхивает и шарящим лучом выхватывает из темноты дорогу, кусты, ворота. Гремит выстрел, и красная ракета в розоватой дымке зависает над двором. Обезумев, взвиваются мраморные жуки, слетевшиеся на свет, и, словно размагниченные, падают с обожженными крылышками. И тот, кто смотрел вверх, снова видел небо с крупными звездами, далекое, безучастное.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Сборник миниатюр «Некто Лукас» («Un tal Lucas») первым изданием вышел в Мадриде в 1979 году. Книга «Некто Лукас» является своеобразным продолжением «Историй хронопов и фамов», появившихся на свет в 1962 году. Ироничность, смеховая стихия, наивно-детский взгляд на мир, игра словами и ситуациями, краткость изложения, притчевая структура — характерные приметы обоих сборников. Как и в «Историях...», в этой книге — обилие кортасаровских неологизмов. В испаноязычных странах Лукас — фамилия самая обычная, «рядовая» (нечто вроде нашего: «Иванов, Петров, Сидоров»); кроме того — это испанская форма имени «Лука» (несомненно, напоминание о евангелисте Луке). По кортасаровской классификации, Лукас, безусловно, — самый что ни на есть настоящий хроноп.
Многие думают, что загадки великого Леонардо разгаданы, шедевры найдены, шифры взломаны… Отнюдь! Через четыре с лишним столетия после смерти великого художника, музыканта, писателя, изобретателя… в замке, где гений провел последние годы, живет мальчик Артур. Спит в кровати, на которой умер его кумир. Слышит его голос… Становится участником таинственных, пугающих, будоражащих ум, холодящих кровь событий, каждое из которых, так или иначе, оказывается еще одной тайной да Винчи. Гонзаг Сен-Бри, французский журналист, историк и романист, автор более 30 книг: романов, эссе, биографий.
В книгу «Из глубин памяти» вошли литературные портреты, воспоминания, наброски. Автор пишет о выступлениях В. И. Ленина, А. В. Луначарского, А. М. Горького, которые ему довелось слышать. Он рассказывает о Н. Асееве, Э. Багрицком, И. Бабеле и многих других советских писателях, с которыми ему пришлось близко соприкасаться. Значительная часть книги посвящена воспоминаниям о комсомольской юности автора.
Автор, сам много лет прослуживший в пограничных войсках, пишет о своих друзьях — пограничниках и таможенниках, бдительно несущих нелегкую службу на рубежах нашей Родины. Среди героев очерков немало жителей пограничных селений, всегда готовых помочь защитникам границ в разгадывании хитроумных уловок нарушителей, в их обнаружении и задержании. Для массового читателя.
«Цукерман освобожденный» — вторая часть знаменитой трилогии Филипа Рота о писателе Натане Цукермане, альтер эго самого Рота. Здесь Цукерману уже за тридцать, он — автор нашумевшего бестселлера, который вскружил голову публике конца 1960-х и сделал Цукермана литературной «звездой». На улицах Манхэттена поклонники не только досаждают ему непрошеными советами и доморощенной критикой, но и донимают угрозами. Это пугает, особенно после недавних убийств Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Слава разрушает жизнь знаменитости.
Когда Манфред Лундберг вошел в аудиторию, ему оставалось жить не более двадцати минут. А много ли успеешь сделать, если всего двадцать минут отделяют тебя от вечности? Впрочем, это зависит от целого ряда обстоятельств. Немалую роль здесь могут сыграть темперамент и целеустремленность. Но самое главное — это знать, что тебя ожидает. Манфред Лундберг ничего не знал о том, что его ожидает. Мы тоже не знали. Поэтому эти последние двадцать минут жизни Манфреда Лундберга оказались весьма обычными и, я бы даже сказал, заурядными.