Моцарт (картины из жизни) - [9]
Моцарт не чувствовал теперь этих маленьких уколов его самолюбию. Он творил, он был счастлив. Вена говорила лишь об одном — о постановке новой оперы Моцарта. Эти слухи донеслись и до Зальцбурга, и старик отец вместе с дочерью приехали из Зальцбурга на первое представление. Притаившись в уголке оркестра, слушая и не веря ушам своим, старый Леопольд, как настоящий музыкант, понимал, что новое произведение его сына превосходило все, что было написано им раньше.
Публика кричала, бесновалась, топала ногами от восторга, но старик тихо шептал про себя:
— Гений… гений… он перевернул всю музыку.
И вдруг удар грома среди ясного неба…
— Отец, меня снова вызывает к себе архиепископ Зальцбургский, — заявил через несколько дней после первого представления Вольфганг своему отцу. — Он услышал о моем успехе и требует, чтобы я вернулся… Он теперь в Вене… надо ехать…
— Надо ехать… — печально повторил старик.
В маленькой каморке, рядом с кухней и лакейской, поместил архиепископ своего гениального музыканта.
11 часов утра. Для придворной челяди время обеда. В кухне за столом разместились на первом месте два камер-лакея, за ними придворный счетовод, кондитер, два повара, Чекарелли и Брунетти, и на последнем месте — придворный музыкант Моцарт.
— Господин Моцарт! — сухо и надменно произнес главный камер-лакей, — его преосвященство архиепископ приказал передать вам, что без его разрешения вы не должны выступать ни на одном концерте. — Он вам запрещает.
Моцарт, чуть побледнев, опустил глаза.
— А если на то и будет его милостивое разрешение — продолжал камер-лакей, насмешливо глядя на музыканта, — то сопровождать вас на концерт буду я или вот он.
И лакей глазами указал на своего соседа.
— Ого-го! — весело засмеялся придворный счетовод. — Совсем как важный барин! Впереди музыкант Моцарт, а за ним — камер-лакей.
— Ну, не очень-то я хотел бы быть придворным музыкантом, — заметил иронически кондитер, — мы-то с вами можем выступать где нам угодно, — а вот попробуй-ка он выступить, тут-то его и сцапают! Ха-ха-ха!
— Крепко наш бычок привязан на веревочке, — добавил кондитер и вытер салфеткой свои жирные от еды губы.
Моцарту стало не по себе. Он в волнении встал из-за стола, чтобы уйти. Повар Брунетти, единственный из всех присутствующих сочувственно относившийся к Моцарту, ласково задержал его руку.
— Не обращайте на них внимания, господин Моцарт. Они ведь ничего не понимают…
И потом тихо добавил:
— Сегодня с утра я слышал, как граф Арко наказывал камер-лакею зайти за вами в 7 часов, чтобы отвезти вас на вечер к князю Голицыну… Уж лучше вы сами раньше уходите туда… Все равно хуже не будет…
Моцарт горячо пожал руку Брунетти. Весь день он бродил по городу, и вечером, не заходя домой, отправился во дворец князя Голицына, где играл свой последний концерт. На утро композитора вызвали к архиепископу.
— Ты, ты смел ослушаться моего приказа, — накинулся на Вольфганга архиепископ. — Негодяй, поедаешь мой хлеб, а развлекать идешь других!.. Завтра же отправляйся в Зальцбург и жди там моих приказаний!..
— Ваше преосвященство, но я не могу уехать… У меня работа, уроки… Мои издатели…
— К чорту твою работу. У тебя может быть только одно дело — служить мне. Болван! Олух!
— Насколько я понимаю, ваше преосвященство, вы недовольны мною?
— Что, угрозы? Ты… ты… угрожаешь мне? Вон, подлец! Я не желаю иметь дело с бездельниками.
— И я не желаю иметь дело с вами.
— Убирайся вон!
— Прекрасно, я завтра подаю в отставку.
Моцарт, едва сдерживая себя, вышел из комнаты. Но за дверью спокойствие его оставило — он весь горел, дрожал всем телом и, шатаясь, брел по улице точно пьяный.
На следующий день он поднялся наверх, в покои архиепископа, чтобы подать прошение об отставке. На лестнице его встретил придворный церемониймейстер граф Арко.
— Как, ты еще здесь, щенок? — грубо крикнул граф и схватил Моцарта за воротник кафтана. — А ну-ка, убирайся, — и пинком ноги граф Арко толкнул Моцарта с такой силой, что он упал.
Едва помня себя от стыда и гнева, Моцарт выбежал из дворца. В тот же вечер он перебрался в маленькую комнату у вдовы Вебер, и вечером, сидя со старушкой и ее дочерью Констанцией, рассказал им обо всем, что произошло с ним во дворце архиепископа.
— Я — не князь и не граф, фрау Вебер, но благородства во мне больше, чем у всех у них вместе взятых…
7. В расцвете славы
— Констанца, моя милая Констанца, теперь я свободен, свободен, как птица! Ты понимаешь, что это значит? Я не завишу ни от архиепископа, ни от графа Арко, я могу писать и играть когда мне угодно, идти куда хочу, даже в Пратер,[2] в мой любимый кабачок «Трех лебедей», где вино так сладко и где можно веселиться до утра…
— И, главное, не подметать покоев его преосвященства архиепископа или убирать со стола графа Арко, — добавила Констанца, молоденькая девушка, с живыми черными глазами и приятным мягким голосом.
— Но все же, Вольфганг, — продолжала она, — ты не очень-то увлекайся своей свободой… Дай-ка мне твою записную книжку!
Констанция Моцарт (жена композитора).
Моцарт протянул девушке маленькую памятную книжку, где на первой же странице мелким почерком был записан распорядок дня Моцарта.
