Мобилизованное Средневековье. Том 1. Медиевализм и национальная идеология в Центрально-Восточной Европе и на Балканах - [165]

Бурный рост этногенетических легенд о происхождении народов происходит в раннее Новое время, причем как развивающих средневековые версии (тема Леха, Чеха и Руса), так и предлагающих новые (происхождение славян от сарматов, поляков — от московитов, украинских казаков — от хазар и т. д.). Их анализу посвящена обширная литература[1109]. Важно, что в них, как показал А. С. Мыльников, закрепляется идея общей славянской прародины и общего легендарного предка — прародителя славянских народов (Пан, Негно, Сармат, Мосох и другие мифологические версии)[1110].

Таким образом, идея славянского единства возникает в виде мифа о едином происхождении и последующем разделении на племена и королевства. Правда, наряду с ней развивается множество отдельных этногенетических легенд о происхождении и родстве отдельных славянских народов. Стоит заметить, что обсуждение идеи славянского единства было в основном уделом книжников-интеллектуалов[1111]. В политике и культуре, помимо апелляций к религиозной идентичности, были актуальны династические теории (ср. развитие в XVI в. легенды о Пржемысле в Чехии, о Пясте в Польше, о Палемоне в Литве, об Августе-кесаре и Прусе в российском «Сказании о князьях Владимирских»). К прошлому и существовавшему в нем славянскому единству обращались при намечающемся в раннее Новое время процессе формирования раннемодерных наций (ср. рост интереса в XVI в. к истории Древней Руси в Великом княжестве Литовском и Русском и в Российском царстве).

К XVIII–XIX вв. все славянские народы оказались в составе европейских империй (Австро-Венгерской, Российской, Германской), а также Османской империи. Для славянского национализма, который в то время начинает расти как идеология антиимперского национально-освободительного движения[1112], апелляция к прошлому стала краеугольным камнем. Во-первых, славяне позиционировались как один из древнейших народов Европы, который, как первопоселенец, обладал всеми правами, в том числе правом на свою землю и свободу.

Во-вторых, идея славянского единства в древности в своем подтексте имела в виду возможность объединения славян в славянскую сверхдержаву в настоящем[1113]. Такие проекты, как известно, возникали неоднократно, с идеологической опорой на общее происхождение и родство славян[1114].

В-третьих, обращением к единству в прошлом можно было попробовать сгладить все более обостряющиеся противоречия между славянами, которые, достигнув освобождения, прежде всего начинали воевать с соседними родственными народами.

В-четвертых, наличие древней истории предполагало существование у славян развитой за много веков культуры. Понимание прошлого славян как общего культурного багажа, сохраняющееся до сих пор[1115], позволяло манипулировать и приписывать своему народу достижения всех славянских народов. Те же Кирилл и Мефодий, чья миссия проходила в Моравии по приглашению моравской знати, стали культурными героями всего славянства. В ХХ столетии памятники им стоят от Балкан до Владивостока и являются символом принадлежности к единому славянскому миру.

После кратковременного существования в 1918–1939 гг. независимых славянских государств, возникших на обломках империй, следующий этап реанимации идеи о славянском единстве пришелся уже на биполярный мир после Ялтинской конференции. Так исторически сложилось, что в число стран лагеря социализма попало большинство славянских государств (Югославия, Болгария, Польша, Чехословакия, СССР)[1116]. Их позиционировали как победителей во Второй мировой войне (партизаны Югославии и Болгарии, воинские подразделения чехов и поляков в составе Советской Армии)[1117]. Университетские курсы по истории южных и западных славян должны были обосновать единство исторической судьбы славянских народов, которые закономерно пришли к объединению в рамках социалистической системы, Совета экономической взаимопомощи и Варшавского договора[1118]. Концепции, связанные с единством происхождения славян, с их общей прародиной, были востребованы для обоснования братства народов. Например, из Киевской Руси выводилось единство возникших на ее основе русских, украинцев и белорусов.

Несмотря на разоблачения подделки В. Ганкой Краледворской и Зеленогорской рукописей[1119], из них в университетские учебники по истории СССР под редакцией академика Б. А. Рыбакова попала легенда о поражении монголотатар под чешским Оломоуцем. Она совершенно не соответствовала исторической действительности, но вписывалась в востребованную идеологически концепцию, трактующую славянские народы (и прежде всего народы Восточной Европы) как щит Западной Европы от нашествия монголотатар. Пожертвовав собой, славяне спасли западноевропейскую цивилизацию, из-за чего их собственное развитие замедлилось. Эта благородная роль как бы оправдывала очевидную разницу в уровне культуры и цивилизации, в темпах роста между славянами и Западной Европой. Перечень подобных примеров можно расширить, но в целом надо сказать, что славянское Средневековье и его мифологические сюжеты очень пригодились советской историографии и идеологии: славянский мир изображался хоть и многообразным, но в принципе единым