Многоликий. Олег Рязанский - [12]

Мальчик попятился, выскочил со двора и опрометью бросился бежать. Кругом всё горело, лежали трупы мужиков, баб, стариков, детей. До самого вечера просидел Стёпка на берегу реки под раскидистой ветлой. Пожар медленно затихал, рушились бревенчатые стены домов, оставляя лишь сложенные из глины печи. Ещё вчера в них варили, парили, жарили в ожидании отцов, братьев, мужей, что возвращались из удачного похода.

Наконец мальчик встал и побрёл к мосту — десятку лесин, переброшенных с одного берега реки на другой. Деревья смывало в каждый паводок высокой водой, но мост упорно восстанавливали под надзором тиуна мужики из деревушки. Лесу хватало, а поставить мост на опорных срубах силёнок у деревни было маловато, да и зачем?

Стёпка остановился на середине моста и оглянулся. Крыша боярского терема давно рухнула, и теперь на том месте, где раньше стоял дом, торчали лишь высокие трубы поварни. Мальчик тяжело, по-взрослому вздохнул, шмыгнул носом, утёр рукавом сухие глаза — слёзы легко появлялись у него от любой домашней обиды, а сегодня словно высохли в испепеляющем дыхании пожара — и зашагал прочь.

Он уже вышел на дорогу, как вдруг сзади раздался отчаянный крик:

   — Стё-ё-ё-пка!

Мальчик, не поверя своим ушам — голос был знакомый, оглянулся.

Через мост торопливо ковылял Юшка. Грязный, весь закопчённый, с прожжёнными дырами в холщовой рубашке, всклокоченный, но живой!

   — Юшка! — ахнул Степан, и несказанная радость заполнила его сердце.

   — Стёпка! Стёпка! — снова и снова повторял Юшка.

Когда он наконец приблизился, слёзы, копившиеся весь день, ручьём хлынули из Стёпкиных глаз.

Измученные, голодные, дети медленно брели по разбитому просёлку, спотыкаясь и поддерживая друг друга. На тёмно-синем небосводе появилась луна, словно обгрызенной частью диска напоминающая ломоть хлеба, отчего ещё больше захотелось есть. В дубраве, почти вплотную подступавшей к просёлку, несколько раз ухнула сова. Мальчики сжались от страха. Хотелось забиться в кусты и лечь, но лес, наступающий тёмной громадой, пугал, и они продолжали ковылять на разбитых от непривычной ходьбы ногах по пересохшей глинистой дороге.

Внезапно словно что-то холодное коснулось спины Степана — он непроизвольно оглянулся и обмер. Сверкая зелёными глазами, по дороге трусцой бежала огромная волчица. Почему волчица, а не волк, Стёпка, наверно, объяснить бы не смог, но знал это наверняка. Он застыл, не в силах сделать ни шагу. Юшка оглянулся в недоумении и тоже увидел зверя. Шумно вздохнув, он застыл так же, как и Степан. Волчица остановилась, села как большая собака и склонила голову набок, разглядывая своими горящими, неправдоподобно большими глазами детей. Язык, длинный и влажный, свисал из узкой пасти с огромными зубами.

В оцепеневшем от ужаса мозгу Стёпки шевельнулась мысль: бежать нельзя, в два прыжка догонит. Что же делать?.. Решившись, он тронул Юшку за руку:

-— Идём.

Малыш покорно повернулся и затопал босыми ножками по дороге.

Стёпка, помедлив, с трудом заставил себя повернуться спиной к волчице и пойти. Он шёл, затылком ощущая её взгляд. Иногда ему казалось, что он чувствует ветерок от её дыхания, но мальчик не позволял себе оборачиваться, а шёл, шёл, время от времени прикасаясь к руке Юшки, чтобы ощутить живое человеческое тепло.

Луна скатилась за лес, когда наконец Юшка не выдержал и оглянулся.

   — Её нет, — сказал он тихо.

Теперь оглянулся и Стёпка — действительно, волчицы нигде не было видно.

И вдруг непонятно почему накатил ужас, идущий из тёмной, таинственной, дышащей сырым холодом громады леса.

   — Я дальше не пойду, — всхлипнул Юшка и сел на дорогу.

Стёпка сел, обнял друга за плечи, прижался покрепче. Сколько времени они так просидели, потом ни один вспомнить не мог. Встали, когда опять заухал филин в лесу, совсем близко, за придорожными кустами. Хотелось бежать, но сил не было, и мальчики побрели настолько уставшие, что уже не ощущалась боль в израненных ногах, благо, жёсткие комья глины кончились и началась мягкая пыльная дорога...

К деревне боярина Корнея вышли на рассвете, постучались в первую избу к околицы. Выглянула старуха, узнала в Стёпке соседского боярчонка, впустила, усадила за стол. Между охами успела сказать, что и в их селе побывали нехристи, половину домов зажгли, но подоспел боярский тиун с воинами, погнал татар.

Только тут Стёпка почувствовал, что в воздухе стоит запах пожарища. Хотел рассказать старухе о том, как шли они с Юшкой, но вместо этого положил голову на стол и уснул. Рядом давно похрапывал, постанывая, Юшка. Хозяйка тяжело вздохнула, глядя на сирот, кряхтя, перенесла их на печку, на ветхий тулуп, служивший и постелью, и застилкой, и одеялом.

К ночи вернулся с мужиками тиун. Татар они не догнали, но побывали у соседей в деревне: никого в живых нехристи не оставили, лишь обгорелые трупы валялись на пожарищах.

Поутру снарядил тиун к боярину Корнею смышлёного мужика с донесением. До главной вотчины — у боярина-то деревень несчитано — путь лежал дальний, целый день хорошей гонки на добром коне. Лошади все были уставшие после погони за ордынцами, так что узнал Корней о беде, постигшей его соратника и друга, только через несколько дней. Из своей главной вотчины, что располагалась под самым Переяславлем, поскакал к князю доложить о беде.