Многоликий. Олег Рязанский - [11]

К середине дня Стёпке надоело смотреть на дорогу и он стал отвлекаться — на дворе всегда происходило что-нибудь интересное. Вот сцепились две собаки. Вот к ним подбежал пятилетний Юшка, сирота, сын погибшего в прошлом походе отцовского лучника, и бесстрашно принялся разнимать. Стёпка хотел было спуститься с гульбища, помочь — Юшка был его самым близким другом здесь, в деревне, — но дядька не позволил. Пока перепирались, Юшка с собаками куда-то исчез. А тем временем на опушке появился отряд с десяток воинов и отец впереди, сзади в поводу у коноводов несколько заводных коней, груженных вьюками, где конечно же есть подарки и для него, Стёпки.

С криком «Тятька, тятька едет!» мальчик бросился к матери. Та уже стояла на высоком крыльце, нарядная, молодая, красивая, в окружении холопок и дворовых, глядя счастливыми глазами на приближающегося мужа.

За обедом Стёпка никак не мог успокоиться: забрасывал отца вопросами, не давая взрослым друг другу и слова сказать. Боярин ласково и терпеливо отвечал сыну, а сам не сводил горящих глаз с красавицы-жёны. Когда дядька сразу после обеда повёл мальчика спать, Стёпка стал упираться, спорить, не обращая внимания на то, что мать, обычно всегда ему потакавшая, вдруг нахмурилась и даже слегка прикрикнула. Пришлось вмешаться отцу.

В своей светёлке Стёпка продолжал буянить, не желая ложиться, потом расплакался, повторяя, что никогда, никогда не спит днём, но вдруг, неожиданно сморившись, уснул.

Проснулся он от громких криков. Внезапно в светёлку вбежал дядька, грубо выхватил мальчика из постели, кинул, словно мешок, на плечо и выскочил в переход. Ничего не понимающий со сна Стёпка забарабанил кулачками в спину дядьки, крича:

   — Пусти меня, пусти!

Издалека донёсся громкий голос отца:

   — Все уходите в заречный бор! В заречный бор! Я их задержку!

И отчаянный крик матери:

   — Нет! Я с тобой!

Дядька побежал к лестнице, ведущей с гульбища на хозяйственный двор, рванул дверь, больно стукнув Стёпку о косяк, и кубарем скатился вниз. Только теперь Стёпка разобрал непонятные, леденящие душу крики: «Хуррр! Хуррр!» Он попытался вырваться, но не смог, а дядька уже бежал по двору, приближаясь к задней калитке. До ушей Стёпки опять донёсся голос отца:

   — Ко мне, други, бей поганых!

Стёпка снова забарабанил кулачками в широкую спину дядьки, пытаясь освободиться и спрыгнуть на землю, чтобы бежать туда, где сражался отец и осталась мать, как вдруг с ужасом увидел: рядом с его рукой в спину дядьки впилась татарская стрела. Дядька сделал ещё два шага и рухнул на землю, больно придавив Стёпку своим грузным телом. Это спасло мальчика: над самой его головой в плечо старика впилась ещё одна стрела.

   — Ползи в крапиву... беги... спрячься в заречном бору... — прохрипел дядька.

С каждым словом изо рта его толчками шла кровь. Из последних сил он приподнялся, чтобы освободить Стёпку. Мальчик ужом скользнул в заросли крапивы, стеной стоявшей вдоль забора. Перед тем как нырнуть головой в жгучую зелень, он оглянулся.

На крыльце стоял кривоногий, широкоплечий улыбающийся татарин. Неторопливо накладывая на тетиву короткую оперённую стрелу, он не спускал прищуренных глаз с мальчика, словно предлагая тому поиграть со смертью в прятки. Стёпка бросился в крапиву.

Стрела прошуршала в крапивных листьях над головой мальчика, он дёрнулся в сторону и пополз вдоль забора, обжигаясь, плача, боясь приподнять голову. Вдруг он вспомнил, что здесь, где-то рядом, должен быть собачий лаз, прополз вдоль забора ещё локтей пять и, юркнув в дыру, оказался за пределами двора. Немного отдышавшись, Стёпка осторожно раздвинул стебли крапивы и огляделся. Шагах в тридцати от него другой татарин догонял старого печника, тот бежал, втянув голову в плечи, когда же понял, что не уйдёт, то остановился и обернулся, желая встретить смерть яйцом к лицу, как и подобает мужчине-воину. Татарин взмахнул саблей, но старик увернулся и, вцепившись в руку врага, повис на ней всей тяжестью своего сухого тела. Татарин ударом свободной левой руки отбросил его от себя. Свистнула сабля — Стёпка с ужасом увидел, как седая голова покатилась в пыль. Мальчик зажмурился. Эта страшная картина преследовала потом его по ночам многие годы...

Стёпка лежал с закрытыми глазами, наверное, всего несколько мгновений, но ему они показались вечностью. Когда он, решившись, открыл наконец глаза, то первое, что увидел, был давешний татарин с луком в руках. Он выглядывал из калитки, пытаясь понять, куда спрятался мальчишка. Стёпка вжался в землю и замер, преодолевая страстное желание почесать те места, где наиболее яростно искусала его спасительная, но жгучая трава.

Наконец послышались гортанные крики ордынцев, ржание коней, топот удаляющихся копыт. Только теперь мальчик позволил себе выбраться из крапивы. Всё тело свирепо чесалось, каждый оголённый участок кожи побагровел и вспух, хотелось полить их скорее водой. Внезапно за деревьями взметнулось пламя. Стёпка побежал к дому и в ужасе замер: дом полыхал.

Огонь стремительно пожирал сухое смолистое дерево, словно привлечённый затейливой резьбой, украшавшей наличники, фигурные балясины, стрехи. На ступенях высокого крыльца с клинком в руке лежал отцов меченоша, из груди его торчала стрела. А чуть выше — на крыльце, Стёпка, едва глянув, тут же зажмурился, но что-то заставило его опять посмотреть туда, — лежал отец. Что-то неестественное было в повороте его головы: лежал ничком, а лицо обращено к небу. Стёпка в ужасе закричал тоненьким голосом — голова отца была отрублена. Мальчик на внезапно ослабевших ногах медленно пошёл к дому, но тут пламя взметнулось, охватив крыльцо и сени, и поднялось сплошной стеной. Огонь обдал Стёпку таким сильным жаром, что у него затрещали волосы на голове.