Многоликий. Олег Рязанский - [112]

Дмитрий Иванович сделал несколько попыток договориться о союзе с соседями. Но Тверь, издавна выступавшая против Москвы, так как мечтала сама стать центром Руси, предпочитала вести свои переговоры с Литвой и Сараем. Другие княжества были слишком слабы, боялись нового усиления Москвы и потому всячески увиливали от выгодных предложений о заключении союзов.

Оставался Олег Рязанский.

Дмитрий Иванович хорошо представлял себе всю огромность собираемых Тохтамышем сил. Пользуясь поддержкой владыки Бухарских эмиратов, прославленного и ужасного Хромого Тимура, хан Золотой Орды мог не бояться за свою спину и бросить на Русь все имеющиеся тумены. От одной мысли об этом холодело сердце. И потому московский князь готов был закрыть глаза на не очень достойное поведение рязанского князя в дни Куликова сражения. В конце концов, Олег, как истый хозяин, в первую очередь заботился о своей земле.

Дмитрий Донской велел начать осторожное прощупывание через купцов — как отнесётся Олег Иванович к предложению о военном союзе. Примерно в это время к такому же решению пришёл и князь рязанский.

Бояре вошли в малую палату гуськом, чинно следуя за самым старым — великим боярином Фролом Дубянским. Не скрывая любопытства, рассматривали убранство палаты, не спеша рассесться по лавкам, обитым тиснёной кожей, в отличие от прежних голых лавок ныне сгоревшего великокняжеского терема. Новые лавки казались мягкими и удобными.

   — В Кафе куплены за немалые гривны, — важно сказал Фрол, уже побывавший в малой палате и видевший все её чудеса: и мягкие лавки, и тканую обивку стен, именуемую фрягами из Кафы мудреным словам «шпалеры», и тканые картины с девами, и большие водяные часы, по-гречески клепсидра, какие до того были лишь у великой княгини Ефросиньи, и большой харатейный чертёж Русской земли в тяжёлой золочёной раме на стене против окон. Разноцветные стёклышки, которые были вставлены в окна, бросали игривый свет на пол, выстланный огромным кафским же ковром.

Мелодично прозвенел упавший на серебряную пластину золотой шарик клепсидры, отмечая время. Фрол призвал бояр рассаживаться. В тот самый момент, когда они затолпились, пытаясь занять лавку поближе к престолу, стоявшему на незначительном возвышении у дальней стены палаты, вошёл Олег Иванович. Вслед за ним бесшумно возник в дверях Епифан Кореев, скользнул к стоящей отдельно лавке, встал рядом, как бы показывая, что это его место.

Великий князь улыбнулся, довольный тем, что застал своих бояр во время нелепой толкотни и от того смущённых, ласково поздоровался с каждым, сел на престол, выждал, когда все угомонятся и заговорил:

   — Други мои! Завтра вы отправитесь в Москву. Но не с большим посольством, а с моим поручением. Надо выяснить, как отнесутся великий князь и московские бояре, если мы заведём разговор о прекращении раздоров и, более того, о заключении союза. По тому, что вы узнаете, я буду судить о готовности Москвы и самого Дмитрия Ивановича к действенным шагам нам навстречу. Думаю, всем понятно, какая огромная ответственность ляжет на вас, хотя вы и не называетесь великим посольством.

   — Это как же получается? Мы вроде лазутчики? — засопел недовольно боярин Фрол.

   — Нет, боярин, не лазутчики, а вроде как сваты, — пошутил Кореев.

   — А Москва — невеста красная, — подхватил шутку великий князь и продолжил серьёзно: — Рассказали мне торговые гости, те, кто из Москвы в Орду через Рязань ездят, о расспросах Дмитрия Ивановича. Хочет великий князь понять, готова ли Рязань к союзу с Москвой против Орды.

Олег Иванович обежал глазами бояр, собрал бороду в кулак — появилась у него последнее время такая привычка — и спросил доверительно:

   — Как полагаете, мы готовы?

Бояре заёрзали. Иван, недавний дружинник старшей дружины, возведённый в бояре за удаль, проявленную при отражении малых налётов на меже, вдруг вспомнил о сотнике Степане. Видно, наслушался на меже баек о его мужестве.

   — Я, Олег Иванович, помню, что ты стольнику Степану говорил, когда его в опалу отправлял: Москва получит на три пальца из общего кулака, а мы на один, и тот мизинный.

«Память у Ивана крепкая, в отличие от чего иного!» — подумал великий князь, но ответил спокойно:

   — Заяц и тот петли меняет, когда от волка прячется. А мы не зайцы, нам надобно и петли менять, чтобы ордынских волков с толку сбить, и силу набрать, чтобы не зайцем, а псом-волкодавом зверя встретить, когда время придёт.

Видя, как насупился молодой боярин, великий князь понял, что тот погрузился в трудные размышления, пытаясь распутать словесные петли государя.

Но слова о Степане кольнули. Неужто был прав он? С самого начала прав, и напрасно лишился он, князь, давний и убеждённый собиратель умов, доброго слуги и мудрого советника? Вспомнился рассказ Епифана. Тот со слов одного торгового гостя поведал, что Дмитрий Иванович роздал переписчикам некое хвалебное Слово, или песню, и велел списки рассылать в княжества. Уж не Степан ли это сложил, сидя в подвале московского кремля? Олега Ивановича захлестнули злость и ревность — в Рязани доброго слова ему, великому князю и благодетелю, не спел. А тут даже в узилище распелся!