Многоцветные времена [Авторский сборник] - [28]

Василий Васильевич обозревал землю, радуясь своему одиночеству. Он никогда не видел ничего подобного, и его недоверие перешло в изумление. Тут никакие мальчишки не смутили бы его камешками, тут кончалась власть людей и их закона, тут, может быть, начинался сам Василий Васильевич как человек.

И вдруг, отведя глаза вправо, увидел Василий Васильевич того незнакомца, кого вчера назвал Полотнов фантазером. Рогулин сидел на берегу чуть дальше Василия Васильевича, у самой воды, и превесело бренчал на балалайке. Видно было, как изо всей силы с немалым удовольствием терзал он струны, но слышать своей игры он не мог: река шумела так, что до слуха Василия Васильевича не долетало ни одного балалаечного звука. Рогулин весь ушел в свое занятие.

Присутствие его не раздражало Василия Васильевича. Другие люди, избач или Полотнов или другие мужики, каких они множество встречали по дороге, те несомненно разрушили бы полдневное спокойствие реки своим появлением. С ними явилась бы тень обычного труда, обычных слов, томительных и обязательных, а этот легкий человек, сидя на камушке, своей безнадежной музыкой довершал власть мятущейся воды надо всем живым.

Подобрав ноги, смотрел Василий Васильевич на реку и на камни, вошедшие в воду, а часы шли. Долго сидел под синим разубранным деревом Василий Васильевич, отойдя от невеселых дум, и тут ему захотелось движения, свободного и быстрого. Может быть, он не имел права на радость, как другие, по-настоящему живые, люди, но радость была здесь, в этом лесу, он не знал, как ее понять и где ее границы. Он не сумел бы рассказать о ней, но он решил до конца насладиться отдыхом. Он пошел по ветвистому стволу, опрокинутому над водой, упирающемуся в камень, до вершины которого долетали лишь брызги. Он пошел, как фокусник, размахивая картинно руками, в городском своем костюме, — косолапый и неожиданный, — по легкомысленному мосту.

Уже он ступил на камень, уже он глядел прямо в воду, вздымавшуюся к его штиблетам, уже уродство большого камня мог он осязать руками, как вдруг нога шаркнула, из-под нее выпал неудачный каменный обломок, упал и захлебнулся, а Василий Васильевич оперся на другую ногу, шагнул почти в ужасе, согнувшись, вцепился в мохнатую гриву камня, лег, опасаясь подвоха, и тут его белая войлочная шляпа тихо отделилась от головы и прореяла, как большая чайка, над камнем. Он глядел суженными, непонимающими глазами, как шляпа села в пену, повернулась боком, снова выпрямилась и, тихо кружась, уверенно, как бы кланяясь, пошла вниз по реке между распластанных облаков пены и подводных камней, показывавших в ней свои черные отполированные куски. Через минуту она исчезла за поворотом.

Василий Васильевич оставался пригвожденным на камне, хотя вокруг ничего не изменилось: так же качались деревья, так же птицы прыгали с ветки на ветку, так же проносилась вода, одетая шумом, и только Рогулин оставил балалайку и, встав, приложил ладонь к своему металлическому лбу и внимательно и беззлобно рассматривал Василия Васильевича.

Потом он взял свою музыку под мышку и пошел по берегу к Василию Васильевичу, пребывавшему в стеклянной немоте, в странно нетвердой позе поверх огромного камня, обратившегося в остров бедствия, окруженный водой, дьявольски хитрой и почти всесильной.

Глава пятая

Когда Василий Васильевич пришел в себя, голова его лежала на скучных коленях Рогулина, и фантазер обмахивал его липовой веткой, больно стегая по носу и по лбу.

— С добрым утром, — не замедлил сказать он, как только Василий Васильевич пошевельнулся. — С хорошей погодой! Что тут расстраиваться? Сами ж цену ей назначили — полтора целковых.

Василий Васильевич так стремительно встал на ноги, что они хрустнули, как у металлического человека. Глаза его то закрывались, то открывались — так играет форточками неуверенная хозяйка.

— Поймите, — зарыдал он, хватая Рогулина за плечо, — жизнь моя в этой шляпе уплыла!

Рогулин приосанился при этой растерянности. Он зашептал торжественно и уныло:

— Страсть люблю тайны. Ну-ка, расскажите, в чем тут дело.

Василий Васильевич, потный, не веря, что гибель приходит так просто, сучил ногами и плакал. Его обманули, никакой радости в природе не было. Его заманили в ловушку, где в лицо злорадно выла вода, деревья грозно рычали, жуткие склоны нависли над его головой, и с этих склонов птицы свистали насмешливые ругательства. Теребя Рогулина, как плюшевую игрушку, хватая его за пуговицы, за руки, за рукава, терзаясь и унижаясь, он умолял спасти ее во что бы то ни стало, немедленно спасти ее — его погибающую войлочную беглянку, забыв о том, что она давно уже скрылась из вида.

Рогулин увеличивался в росте. Больше всего на свете любя необычайные происшествия, будучи неоднократно бит за них и угнетаем мрачной кличкой «фантазер», презираемый в кругу земледелов и скотоводов, он получил реванш. Он сел на своего боевого коня и приподнялся на стременах. Он гарцевал на невидимом буцефале вокруг Василия Васильевича и пальцем пронзал воздух в разных направлениях.

— Молчание! — поучал он. — Полное доверие мне и молчание. Ни-ко-му — ни одна душа, ни одна собака не должны знать про это. — Он поднял руку, точно поражал реку. — Потом быстрота… сейчас, сейчас, у меня мелькает план. Я буду готов, но я должен знать, о чем идет речь, по долгу дела, я должен знать, что в шляпе, что превращает ее в вещь полноценную.