Многоцветные времена [Авторский сборник] - [30]

— В природе такого нет, чтобы шляпа тонула. Конечно, если в ней золото, то она ляжет на дно, а так пронесет ее верхом и в самый раз на отмель положит. Жалко, что Устиньи показать не могу. Уехала нынче не в нашу сторону погостить, отпросилась. Она всегда просится. В ежовых рукавицах держу.

Чаща, похожая на кладбище, кончилась. В сырой траве белели цветы, вокруг ходили шорохи. Рогулин не унывал.

— Луна выйдет вся, — тут хата есть, там заночуем.

Временами над головой вырастали пригорки, и на них среди черных кустов бродили человеческие фигуры, с ясно видными берданками.

— Виноград свой окарауливают, — говорил Рогулин. — Я ничего на свете не боюсь — ни пропастей, ни рек, зато мне и жить легко.

Он свернул прямо в кусты, прошел поляну и остановился у кряжистого дерева.

— Вам не показалось это хатой, а это лошадью? — сказал он, указывая на дерево и на кусты.

— Нет, не показалось, — вяло отвечал Василий Васильевич; он озяб от ночи и от тайного страха перед спутником, от сознания, что они заблудились в лесу, что на них выйдут или зверь, или лихой человек, или начнут стрелять сторожа винограда, принимая их за воров. Он хотел остановиться, упасть под деревом, заснуть, но сейчас же перед ним мелькала шляпа, которая плыла во мрак, и он продолжал идти за Рогулиным, гулявшим бесцельно от поляны к поляне, плутавшим из рощи в рощу, будто блуждал с любимой девушкой, искал место, где бы открыть свою любовь, и не находил его. От усталости Василию Васильевичу казалось, что он идет уже не по земле и что такие леса, какие расстилались перед ним, нельзя видеть простыми глазами.

Трава, очерченная луной, текла им под ноги, как подгорелое молоко. На равном расстоянии друг от друга стояли кривые, но хранившие смуглое узловатое свое благородство деревья. Они стояли осмысленно и в чудном порядке. У Василия Васильевича явилась дикая мысль, что, когда они с Рогулиным проходят мимо, то за их спинами деревья качают головами и приседают в беззвучном смехе на корточки, издеваясь над ними. Приглядевшись к деревьям, рассмотрел он белые и желтые плоды, холодно и смутно висевшие среди листьев, и узнал яблоки. Они шли неизмеримыми фруктовыми садами. Это совсем не соответствовало дороге, приводившей их к реке. Голос реки давно утих, и они ушли совсем в другую сторону, куда никогда не заплывала шляпа, потому что воды здесь и не встречалось, кроме как в ручье или в колодце. Рогулин неуверенно, но не без кокетства протянул руку, и, следя за указанием этой жилистой сухой палки, Василий Васильевич увидал мохнатый высокий ящик с черным боком. Это стоял богатырский стог сена.

Глава седьмая

Черный дом высовывал меж деревьев с пригорка подслеповатые ртутные свои окна, и сразу же откуда-то из-под него сбежали три собаки, такие низкие, что Василию Васильевичу показалось, что залаяла трава под ногами.

— Въехали! — сказал Рогулии, сердечно удивляясь тому, куда зашел. — Да это Смоляшкин дом! Вон сарай и тачанки.

Собачьи голоса вызвали чудо — молчание. Человеческая возня в рощице прекратилась, и оттуда не то нехотя, не то испуганно спустились двое и остановились, не дойдя до путников.

— Дома хозяин? — спросил не своим голосом Рогулин, пока Василий Васильевич отбивался от невидимых собак.

— А зачем хозяин? Хозяина дома нет, хозяин уехавши, — сказали враз силуэты. — А будете кто вы?

— Заблудившиеся, — назло Рогулину вмешался Василий Васильевич. Дом имел вид зловещий, но лес за их спиной чернел тоже неутешительно. Тут мужик, приглядывавшийся к Василию Васильевичу, спросил:

— На что ночью искать вздумали, очки есть?

— Какие очки? — в свою очередь спросил Василий Васильевич.

— Бумажные, какие, иль липа.

Из рощицы выбежала девица, наглая и плотная, с масляным лунным лицом. Ей вслед закричали из дому:

— Не на то набежишь, Устинья!

Она, отмахиваясь и хохоча, лиловая и стремительная, вплотную оглядела пришедших.

— Да Рогуля ж это. Я и говорю — вправду Рогуля. Прикатилась, сволочь!

Рогулин съежился и, забывая о Василии Васильевиче, сделал очень подозрительное движение, оглянувшись на кусты, но, вздрогнув, остановился и без всякой уверенности сказал тихо:

— Гостя привел.

Рассматривавшие их мужики успокоились. У дома в черной рощице сидели еще трое и пили самогон. Возы с сеном тихо шевелились внизу у ворот. После быстрого шепота Устинья вывела из дому черную колючую женщину и, указывая пренебрежительно на Рогулина, остановила глаза на Василье Васильевиче, после чего чернуха подошла к нему.

— Пойдемте уж, — сказала она.

Василью Васильевичу дали помыться и ввели в комнату, безотрадную и строгую. В ней было темно и прохладно. Внесли свечу. Василий Васильевич увидал диван и матрац, краснополосый и заплатанный.

— Садись, купец, — просто сказала появившаяся Устинья, даря ему медную улыбку огромных губ. Василии Васильевич так устал, что не вспомнил о своем спутнике. Он жадно пил самогон и чай, ел хлеб и какую-то рыбу, но виноград жевал тихо, как непривычную сладость, и, наконец, отодвинул его.

— Что ж, не нравится? — заметила его движение Устинья. — У нас винный еще не поспел. А этого — воловьего ока — мало.

Безо всякого перехода она обняла его плечи и прошептала, как бы упрекая: