Многоцветные времена [Авторский сборник] - [19]

— Я же вам говорила русским языком, это безобразие, распущенность.

— Да что поделать, барыня, — отвечает прачка, — я старалась, да утюгов где взять?

— Утюгов? Заведите электрический утюг. Электрический, как у людей.

— У каких людей? — спрашивает прачка. — Что-то я не слыхала про такие чудеса.

— Не слыхала, не слыхала! — передразнивает Хопараки. — У англичан все есть.

— Англичане в Англию едут, а мы тут остаемся. От них только девчонки плачут. Да вы не печальтесь, я постараюсь. Зачем вам такая спешка-то?..

— Спешка, я завтра уезжаю.

— Далеко ли?

— В Англию. Понимаешь меня?

— В Англию? — вскрикивает прачка. — Так бы и сказали. Значит, с этими, с их главными устроились! Ну, уж я у соседки утюг выпрошу, не беспокойтесь.

Ольга Агеевна продает татарину излишки своих платьев. Маклак вертит каждую тряпку, ежеминутно сомневается, жует табак и смотрит печальными глазами низложенного султана. Ольга Агеевна торгуется уверенно и неторопливо. Они понимают друг друга. Наконец татарин, притворно кряхтя, пересчитывает деньги. Ее хозяйская душа довольна. Ничего не пропало.

Нюра жжет переписку. Ей кажется, что она заговорщица, что она и хитра, и умна, и красива, что она будет помогать мужу, будет переодеваться мужчиной и узнавать такие вещи, за которые сразу дают орден. Дым из печки идет обратно в комнату. Хозяйка кричит из соседнего окна:

— Да вы вьюшки-то откройте. Наверху там, вьюшки!

Со двора доносится хриплая отрывистая брань. Нюра выбегает на балкон и видит человека, гоняющегося с ножом за арбузом. Она глядит на него долго и жадно. Ей почему-то хочется смотреть и смотреть на него.

— Ах, да, — решает она, — так смотрят на то место, которое покидают навсегда.

Не все ли равно, куда сначала направится поезд — на юг, в Энзели, на запад, в Тифлис, на север, в Петровск, раз сердце направлено к Англии?

Случайные спутницы, случайные вещи, и потом они разлетятся, может быть навсегда. Ксения будет кататься по неширокой зеленой реке. Ольга Агеевна — принимать гостей раз в неделю. Эй, пешаварец, держи короче слова! Нюра пробирается в джунглях по тайному приказу вице-короля.

Суматоха эвакуации, какие у тебя серые крылья! Ты подгоняешь ими обезьян в солдатских платьях, солдат с обезьяньими движениями, лошадей в повозки. Лязг винтовок вверх и вниз, ржание лошадей, длиннейшие поезда, улыбающийся свежий лак вагона, все окна наглухо закрыты: приказ — не открывать.

Ну, так и есть, забыта дома зеленая сумочка, тут не хватает платка, там — нотной тетрадки. Пулеметы повернуты друг к другу — друзья в сборе на час, на них тихо шипит серый автомобиль. Мужей в вагоне нет, их место там, среди пыли, среди зеленых обивок штабных вагонов, среди приказаний и топота солдатских башмаков. Они не пассажиры, что сидят с билетом и ждут щипцов контролера. Они боги, они создали мир консервных коробок, лиэнфельдовских винтовок, пулеметов, броневиков, приказов, осадных положений и придумали на седьмой день апофеоз мироздания — эвакуацию. Вагон запирают, сигнал отъезда звучит в ушах: в Англию, в Англию, в Англию.

Поезд раскачивается, заборы, прощайте, водокачки, прощайте, прощайте, семафоры. Болты скрежещут, вагоны идут вбок, переходят на другой путь, на третий, лабиринт путей увлекает поезд, их так много, что, наверно, у машиниста кружится голова. Кто скажет — англичанин ли он? Остановка: все смотрят друг на друга, толчок, снова толчок, скрежет, веселые колеса насвистывают походные песенки. Обезьяны смотрят в окна, чешутся и подпевают колесам. Как жаль, что нельзя опустить раму окна. Свисток. Остановка.

Желтая пыль бьет в стекла. Двери заперты. Снаружи лязганье, свистки и шум. Вагон неподвижен, как водокачка, глупая водокачка, тебе это кажется.

Борька бежит, как нечистый дух, по запыленным, перекрещивающимся путям. Неужели правда то, что перекатывается, как гайка, в его голове?

Он вырывается из-за построек, и снова перед ним пути и шпалы. Он умрет на бегу. Ни одного знакомого железнодорожника не видно. Вообще людей мало, точно они все сговорились нарочно и ушли. Гайка в голове тяжелеет, перевешивает голову на одну сторону.

Глаза его, как стрижи, ударяют о вагон, возвышающийся в гордом одиночестве. Вагон свежий и улыбающийся, и впереди него желтизна степи. Два сарая шуршат разбитыми крышами.

Вагон плотно населен. Все окна закрыты, но к ним вплотную прижались женские лица. Борька ищет сестру. Он обегает кругом вагона, он влезает на ступеньки. Двери заперты. Из-за сарая выходит железнодорожник, смазчик, у него в руке смешная коробка с носиком, как у чайника.

— Эй, товарищ, эй! — кричит Борька, хотя кричать, пожалуй, и не стоит. Человек тут рядом и спокоен, как бог, но у него иной взгляд на мироздание.

— Эй, товарищ, почему тут этот вагой?

Смазчик смотрит на него спокойными серыми глазами:

— Это? Англичане забыли, парнишка! А нам тоже это имущество не надобно. Мы в другом классе ездим, — говорит он, даже не улыбаясь.

— Так надо открыть, выпустить.

Борька изнемог, он садится, и пот щекочет ему кожу за ухом.

— Выпустить — приказа нет, да и проводник обедать ушел. Пусть посидят, все тебе останутся. А невтерпеж — в окно вылезут, тут не расшибешься, невысоко.