Много дней впереди - [32]
Было слышно, как коротко хлопнула дверца кабины. Протяжно заскрипел борт — это дядя Федя полез в кузов.
Я сжался и дыхание затаил; я очень боялся: вдруг он возьмёт доху!.. Или ту, которой я укрыт, или ту, которой Кристеп. И тогда всё пропало!
Но нет, обошлось…
Мотор заурчал.
Я боком почувствовал первый толчок. Машина тронулась, она с места взяла большую скорость.
— Едем, едем, едем, — шептал я сам себе. — Едем за тобой и найдём…
Пока машина шла по накатанной дороге, лежать было действительно хорошо — тепло и мягко. Но потом началось! Толчок за толчком, и ухватиться, главное, не за что, чтобы держаться. Так все бока отобьёшь, пока доедешь… Но я терпел, ни разу не охнул. Правильно, шофёр, гони. Скорей приедем, скорей и поиски начнём. Ну куда, куда она могла деваться?! Ну что могло с ней случиться?!
Машина внезапно остановилась.
Я ещё ничего не успел понять: кто-то рывком сдёрнул с меня доху.
— Вылезай кто там есть! — сказал дядя Федя — он на коленях стоял возле меня. — То-то я смотрю: доха копошится, как живая… Э-э, вас ещё и двое!
— Это Кристеп со мной, — сказал я.
— Я вижу… Ты сын охотника Гермогенова, Спиридона Иннокентьевича, я не ошибаюсь?
— Спиридон Иннокентьевич — мой отец, — сказал Кристеп.
Вот так дела!.. А мне казалось, я лежу неподвижно!
Я ничего не говорил, а у Кристепа и вовсе испуганный был вид. Он даже не вылезал из-под своей дохи. Голова его в лисьей шапке торчала наружу, и он был похож на какого-то невиданного зверя — весь чёрный, а голова рыжая. В другое время я бы захохотал и стал бы дразнить его…
Главный врач заглядывал в кузов с одной подножки, шофёр — с другой.
— Что ты с ними поделаешь?.. — проворчал старик. — Не возвращаться же из-за них в Ыйылы? Придётся позвонить из Хара-Сайялыка, чтобы там не беспокоились…
— А не надо звонить, — сказал я. — И никто там не беспокоится. Сейчас все уже знают, что мы с вами уехали.
— Время… — сказал шофёр.
— Да, время, — сказал Пётр Тихонович. — Фёдор Григорьевич, давайте обоих сюда, а я переберусь к вам в кузов.
— Дядя Федя, — попросил я, — мы в кабину не хотим. Верно, Кристеп? Мы лучше с вами… А вы… вы не сердитесь на меня…
— Я не сержусь, Женя, — сказал он совсем тихо и очень грустно и обратился к старику: — Не хотят они, Пётр Тихонович, меняться местами. Садитесь… А я их здесь хорошенько устрою, ничего…
Он расстелил две длинные и широкие дохи возле самой кабины. И так закутал меня и Кристепа — каждого по отдельности, — что одни только носы торчали да глаза блестели. Кристеп был похож на большой тюк. И я, наверно, тоже, если со стороны посмотреть.
Дядя Федя ещё подоткнул нам полы под ноги и постучал по крыше кабины.
Машина снова помчалась.
— Едем дальше?..
И Кристеп отозвался:
— Однако, едем!
Мы ехали!..
Дорога была как узкая полоска между деревьями, и эта полоска убегала назад. Словно кто-то разматывал длинный-длинный, бесконечный бинт. Да, тайга сжимала с обеих сторон дорогу. Деревья были тихие, какие-то сонные. Сосны протягивали к машине белые мохнатые лапы. Лиственницы стояли голые. Их чёрные ветки прочёркивали пасмурный день, как если бы в альбоме с серой бумагой нарисовать их остро заточенным карандашом и давить сильно.
На полном ходу разговаривать было трудно: ветер вырывал слова изо рта, разбрасывал их далеко по сторонам. Я уткнулся подбородком в воротник и молчал. И Кристеп молчал.
Машина резко сбавила ход, нас качнуло вправо и прижало к бочке с бензином… Что это шофёр?.. Не знает, как мы торопимся в Хара-Сайялык?
Дядя Федя — он сидел передо мной — встал со своего места посмотреть, что такое случилось, почему медленно едем. И мы с Кристепом кое-как выпутались из дох, поднялись на ноги, ухватились за крышу кабины, чтобы не упасть.
И вот что мы увидали…
По дороге впереди нас бежала какая-то женщина. Полы дохи она поддерживала руками. И перед нею шагах в двадцати неторопливо трусила косматая вороная лошадка, запряжённая в пустые сани. Как только женщина начинала бежать быстрей, чтобы догнать, и лошадка встряхивала длинной гривой и прибавляла ходу. Хитрая… Расстояние между ними не уменьшалось.
Так бы и мы тащились неизвестно сколько. Дорога-то узкая, обогнать сани невозможно! Если попробовать с дороги свернуть в сторону, там глубокий снег: засядешь и даже вездеход оттуда не выберется.
Хорошо ещё, с этой женщиной была собака, коренастая серая лайка, уши торчком, хвост крючком… Лайка, видимо, сначала не поняла, в чём дело, что такое случилось. Думала, так и надо… Но потом… потом как кинется вперёд, обогнала сани, увязая в снегу по брюхо, и запрыгала перед непослушной лошадью. Морда кверху и лает грозно: ты это что делаешь, я вот тебе сейчас!
Лошадь помотала башкой, помотала и встала на дороге. Её хозяйка нагнала сани, плюхнулась на сено, как мешок упал, — устала, должно быть, бежать. Она подобрала вожжи и съехала в снег, уступая нам проезжую дорогу.
Машина тут же прибавила скорость. Сани остались позади, исчезли за поворотом. Кристеп помахал женщине рукой, но она не видела и не помахала в ответ. Или так устала, что сил у неё не было руку поднять.
— Долго нам ещё? — спросил я, когда дядя Федя снова укутывал меня в доху.
