Мне снятся гаги - [5]

— Минуточку… Минуточку, Мирон Захарович, я говорю, центнер давай! Центнер!

— Не кричи, Ганьча, не видишь, сахар нужно отпустить.

Но Ганьча не слушал его.

— Минуточку! Минуточку, Мирон Захарович! Ломаный мешок. А кто, спрашивается, ломал мешок?! Форменное разобразие! — кривлялся Ганьча, поглядывая на Дапамкэя и Сынкоик, которая сидела на корточках у окна и курила трубку.

Крик был пустой, с Ганьчей все равно никто не считался, но он продолжал изображать из себя начальника:

— Надо акт! Оформляй! Принесешь кочсовет! Правильно я говорю?..

Наконец покупки были уложены в турсуки, упакованы, а Дапамкэй тянул с отъездом. Он уже несколько раз заскакивал в чум Ганьчи и выбегал оттуда весь потный и лоснящийся.

— С Ганьчей пьешь? — строго спросила Сынкоик.

— С начальником можно. Он хорошо нам помог, вон сколько добра набрали. Обещает мне ружье достать.

…В чуме Сынкоик собрались пожилые люди стойбища. Приходили и степенно садились по кругу. Тихо переговаривались. Пришел пьяный Ганьча, за ним, опираясь на посох, в чум влезла его мать, Буркаик. Дапамкэй показал рукой Ганьче и его матери на малу — почетное место — и шикнул на Амарчу и Воло: «Чивире!»[11].

Ребятишки замерли, как мыши. Догадались, сегодня будет камланье.

— Не будет ли ветра? — произнесла старая Буркаик, кряхтя и удобнее усаживаясь на кумлане — оленьем коврике. На ней был летний зипун из черного сукна с медными блестящими пуговицами. Длинные седые волосы перевязаны через лоб белым платком.

— Зайцу и гагаре ветер не помеха, — загадочно отвечал ей Дапамкэй. На нем был нагрудник из дорогого синего материала, опушенный шерстью кабарожки; нечесаные волосы уложены в один пучок, отчего он сильно походил на рисуночного китайского божка.

Чтобы не попадаться никому на глаза, Амарча и Вовка втиснулись к самым основаниям жердей чума и укрылись суконным зипуном. Лежали не шелохнувшись, стараясь даже не дышать. Скоро уйдет солнце, и Сынкоик поднимет бубен. Она должна побывать в верхних и нижних мирах, поговорить с духами и узнать у них, куда девались у Ганьчи Лантогира деньги.

Неужели у него их украли? У нас никогда не воровали. Неужто люди стали другими и научились воровать? Среди тех денег была и доля бабушки Амарчи за убитого на фронте Кинкэ. Многим вдовам, сиротам приходило пособие. И вдруг, оказывается, эти деньги пропали.

За глаза говорили, что Ганьча их пропил. Это было похоже на правду: Ганьчу видели все — частенько он ходил пьяный. А может, и вправду потерял? Разве не бывает такого? Но сегодня должно выясниться: Сынкоик, могущественная шаманка Кондогиров и Бирагиров, будет говорить с духами. Скоро она наденет шаманский костюм, зазвенит бубен, и мугдэнэ — деревянное изображение божка — шепнет ей, где искать деньги.

Старики рассказывали, что главным в шаманском наряде является гикивун — колотушка. Его изготовляют самые умелые мастера. Для колотушки нужна кость ушедшего навсегда зверя Хэли — мамонта — либо расщепленное молнией дерево. Широкая нижняя часть колотушки обтягивается медвежьей шкурой и частью шкурки с рогов оленей. Это — для поисков душ при камлании. Тыльная часть остается открытой. На конце колотушки — изображения головы человека и гагары — духов, помощников шамана в его крылатой кочевке в другие миры. Они, эти духи, нашептывают шаману увиденное в верхних и нижних мирах, советуют, как и что сказать людям, какое принять решение.

Бубен тоже изображает голову. У бубна есть глаза и уши. Он видит и слышит, он помогает шаману передвигаться в мирах, потому на его наружной стороне изображена вселенная — солнце, месяц, земля. Голова… голова — главное в деле шамана! И бубен — голова!..

Костюм же — название рода. Его изготовляют только из шкур диких оленей, кабарожек, но иногда и из шкуры медведя, затем обшивают ровдужной бахромой. К костюму сухожилиями пришиваются медные пластинки — изображения различных духов, изображения солнца и месяца.

Амарча вздрогнул от неожиданного дикого крика Дапамкэя:

— Кы… ых! Кы… ых! Кы…ы…хх!..

Махая руками, приподнимаясь со шкуры, Дапамкэй голосом гагары извещал о наступлении полночи, вершины дня и ночи. Откинулась с шумом берестяная дверца чума, и вошла тетка Сынкоик. Внезапно подпрыгнув, незнакомым голосом крикнула:

— Бо!..

— Бо! — дружно закричали сидящие люди. Должно быть, эти крики напугали лес, стойбище. Не стало слышно ни лая собак, ни щелканья ног бегающих оленей. Сынкоик взмахнула рукой и ударила в бубен. На этот раз было что-то страшное, таинственное. В эти минуты Амарча и все люди верили Сынкоик. Ни один человек не мог усомниться в ее силе. Взмах — и людям казалось, что тенью пролетела огромная птица Кэре — Ворон. Сынкоик превращается в птицу, с которой найдет общий язык и слетает в неведомые дали.

Опять гулкой, громкой дробью зарокотал бубен.

Сынкоик вновь подпрыгнула, зазвенели пластины, и она, прикрыв рукавом лицо, заговорила что-то непонятное. В паузах между шепотом и горловатым пением, пронзающим сердце, Дапамкэй кричал:

— Бо!..

Люди дружно подхватывали:

— Бо!

Сынкоик махнула рукой, и огонь мгновенно вспыхнул, словно кто туда подбросил порох. Вскрикнули люди, шарахнулись в стороны. Дядя Дапамкэй, верный ее помощник, бросил в огонь пахучих трав, запахло багульником, жимолостью. Амарча неожиданно чихнул, и тут Сынкоик замерла, как будто натолкнулась на какое-то препятствие, застыла в полусогнутой позе.